Польский рассказ - [40]

Рядом, свернувшись калачиком, словно ребенок, спала его жена Савитри. Волосы ее, блестевшие в нежном сиянии луны, пахли жасмином. Когда она шевельнула рукой, даже во сне ища пробудившегося мужа, на запястьях зазвенели многочисленные золотые браслеты. Савитри была прекрасна. Она подарила ему двоих детей: сына и дочь.

Она любила его и потому стремилась служить ему, быть с ним рядом, дарила ему наслаждение, а иногда, когда он чувствовал себя неразумным и беспомощным, говорила ему о нем самом так, словно раздувала тлеющий жар в костре, пока не взмывали вверх яркие языки пламени, и тогда он чувствовал себя избранником богов, неповторимым, способным на великие дела.

Однако сейчас, проснувшись, он увидел самого себя, склады чая, дом, сундуки с серебром и с долговыми расписками как бы с высоты птичьего полета. И все показалось ему жалким, ничтожным. Красота жены угаснет, он сам высохнет словно корень имбиря. Как непоправимо быстро летят годы… Какое-то время он еще будет хлопотать, просматривать книги счетов, пока золотые и серебряные монеты не выпадут из застывших пальцев и не покатятся, насмешливо позванивая, по каменным плитам пола… Ему стало неизъяснимо жаль самого себя, ведь он мог бы стать совсем другим, совершенным, отрешиться от суеты переменчивого мира. Как страстно он желал этой ночью стать свободным и мудрым, примириться с неотвратимостью, уйти от мирских забот и круговорота рождений, смертей и новых воплощений… достичь совершенства.

Ему исполнилось двадцать пять лет. Он был здоровый, статный мужчина, у него была хорошая жена, послушные, умные дети, богатства ему хватало, плантации приносили пахучие листья чая, он наслаждался их терпким ароматом, сухим дымным дыханием чаесушильни… Он пользовался уважением окружающих, более того, люди его любили, льнули к нему, точно им приятна была близость счастливца, избранника богов, которого судьба наделила всем в изобилии.

И вот он ничего не лишился, но видит все, что у него есть, совершенно по-иному, чувствует себя обманутым, осмеянным, как будто кто-то бросил ему в лицо: «Ну и что тебе от этого? Отряхнешь все это, как пыль сандалий, и пойдешь на зов…»

И ему вдруг страстно захотелось не ждать зова, раз он сам осознал ничтожность всего, чего добивался прежде, захотелось познать самого себя, найти свой путь, отправиться на поиски истины.

Он незаметно ускользнул из дому. Листья манговых деревьев сверкали в лунном сиянии. Похожие на тучи горы закрывали горизонт. Высоко в горах, на тропе, он различил вереницу мерцающих огоньков; голосов и молитвенного пения он не мог услышать, однако знал, что это бредут пилигримы. Как хотелось ему быть с ними… Ему показалось, что луна — это всего лишь выход из грота, в котором он до сих пор блуждал, и только там, снаружи, в мертвенном блеске луны он увидит иной, неизменный мир, отыщет свое собственное место. Он вздрогнул, ибо совсем близко, в густом кустарнике, жалобно заплакал шакал.

Чакраварти вернулся домой и лег подле жены.

Прикосновение холодного тела разбудило Савитри, она широко открыла глаза, но не осмелилась спросить мужа, куда он выходил. Они лежали друг возле друга и были чужими. Она слышала его глубокие вздохи, произнесенные шепотом слова, предназначенные не для ее ушей. Она чувствовала: что-то изменилось в душе мужа, как будто он внезапно умер или, что еще хуже, перестал ее любить. Крупные слезы потекли из ее широко открытых глаз, она была в отчаянии, что ничем не может помочь любимому человеку.

— Я ухожу, — сказал он спокойным голосом, — я услышал зов и должен подчиниться. Если я останусь здесь, я буду презирать себя, а тебя только возненавижу… Мы прожили с тобой самые счастливые годы. Ты родила мне детей. Ты — хорошая жена. И я хочу запомнить тебя такой, поэтому не пытайся меня удержать. Я иду навстречу своему предназначению. У меня нет от тебя секретов, ты знаешь мои дела, купцы тебя уважают, слуги послушны и преданы тебе. Ты можешь вести все дела, пока не подрастет сын.

— Я не понимаю тебя, но пусть будет так, как ты сказал. Помни, что это твой дом я буду ждать тебя всегда, до конца моих дней…

— Считай меня умершим. Но не отчаивайся, видишь, умерший обнимает тебя на прощанье, гладит твои волосы, касается губами твоих глаз. Правда, он покидает тебя, но если там он отыщет то, к чему стремится, зачем ему возвращаться? — говорил он о себе, словно о ком-то постороннем.

— Ты полюбил меня, сделал матерью, почему не хочешь ты стать моим наставником на пути совершенствования? Я была бы самой верной твоей ученицей…

Он смотрел в преданные, полные слез глаза, понимал ее боль и испытывал к ней жалость. Однако ему казалось, что он взирает из огромной дали на давно известную, уже много раз происходившую сцену.

— Если я постигну силу таинства, высшую истину, то вернусь, чтобы поделиться ею с тобой.

Красноватые отблески вспыхнули на стене. Это пробуждался новый день, который должен был стать днем рождения.

Он вышел на тропинку и направился в горы. Они возвышались темные, неприветливые, из взлохмаченной зелени вздымались скалистые хребты, медленно окутываясь белесым туманом.