Польский рассказ - [22]

Персонал больницы, как и все жители города, со смешанными чувствами смотрели на грязных, обросших и промокших солдат, которые, не торопясь, но и не замедляя шаг, сосредоточенно двигались на запад.

Потом по тесным и извилистым улицам города прогромыхали танки и сонно и флегматично потянулись прикрытые брезентом обозы, пушки и кухни. Время от времени русским сообщали, что в таком-то подвале или огороде прячутся затерявшиеся и запуганные немцы, которые не успели бежать; тогда несколько солдат неслышно соскальзывали с повозки и исчезали во дворе. Вскоре они выходили, сдавали пленных, и вся колонна сонно двигалась дальше.

В больнице после первоначального оцепенения царила суета и оживление; готовили палаты и перевязки для раненых солдат и жителей города. Все были взволнованы и взбудоражены, словно муравьи в разворошенном муравейнике. Неожиданно в кабинет главного врача ворвалась запыхавшаяся медсестра и, тяжело дыша, закричала:

— Тут уж вы, доктор, решайте сами!

Она схватила удивленного и обеспокоенного главврача за рукав и потащила в коридор. Там он увидел сидящую на полу у стены девушку в мокром мундире, с которого грязными струйками стекала на блестящий линолеум вода. Девушка держала между широко расставленных колен русский автомат, рядом лежал ее вещмешок. Она подняла на доктора бледное, почти прозрачное лицо, спрятанное под меховой ушанкой, улыбнулась с натугой и, сделав усилие, поднялась. Тут только стало видно, что девушка беременна.

— У меня схватки, доктор, — сказала русская, поднимая с земли автомат, — тут у вас есть место, где можно родить?

— Найдется, — ответил врач и полушутя добавил: — Значит, рожать придется, вместо того чтобы идти на Берлин?

— Всему свое время, — хмуро ответила девушка.

Сестры засуетились вокруг нее, помогли раздеться, вымыли и уложили в постель в отдельном боксе, а одежду повесили сушить.

Роды прошли нормально, ребенок родился здоровым и орал так, что было слышно по всей больнице. Первый день девушка лежала спокойно и занималась исключительно ребенком, а на следующий поднялась с постели и начала одеваться. Сестра побежала за врачом, но русская лаконично заявила, что это не его дело. Она запеленала ребенка, завернула в одеяло и привязала себе за спину, как делают цыгане. Попрощавшись с врачом и сестрами, русская взяла в руку автомат и вещмешок и спустилась по лестнице на улицу. Там она остановила первого встречного и коротко спросила:

— Куда на Берлин?

Прохожий бессмысленно заморгал глазами, а когда девушка нетерпеливо повторила свой вопрос, понял и махнул рукой в направлении дороги, по которой нескончаемым потоком тянулись машины и люди. Русская поблагодарила его кивком головы и, вскинув автомат на плечо, уверенным широким шагом двинулась на запад.

IV

Поэт закончил и посмотрел на нас без улыбки. Мы молчали. Потом, выпив за здоровье молодой русской очередную рюмку отечественной водки, мы дружно заявили, что вся эта история ловко придумана. А если поэту действительно рассказали такое в городской больнице, то женщина, которая с новорожденным ребенком легкомысленно примкнула к январскому наступлению, подвергнув опасности высшие человеческие ценности, наверняка не была гуманисткой.

— Я не знаю, когда человека можно назвать гуманистом, — сказала приятельница поэта. — Тот ли гуманист, кто, запертый в гетто, фабрикует фальшивые доллары для покупки оружия и делает гранаты из консервных банок, или тот, кто бежит из гетто, чтобы спасти свою жизнь и читать оды Пиндара?

— Мы восхищаемся вами, — сказал я, сливая ей в рюмку остаток отечественной водки. — Но не будем вам подражать. Мы не будем фабриковать фальшивые доллары, предпочитаем добывать настоящие. И гранаты делать мы тоже не будем. На то есть заводы.

— Можете не восхищаться, — ответила приятельница поэта и выпила водку. — Я убежала из гетто и всю войну просидела у друзей в чулане.

Через минуту она с усмешкой добавила:

— Да, но оды Пиндара я знаю наизусть.

V

Вскоре поэт купил в Мюнхене подержанный «форд», нанял шофера и, записав адреса наших родных и набрав поручений к друзьям, вместе со своей женой, приятельницей (филологом-классиком) и со своими сундуками отправился через Чехию на родину.

Весной мы с товарищем тоже вернулись с эшелоном репатриантов в Польшу, привезя с собой книги, костюмы, сшитые из американских одеял, и горькие воспоминания о Западной Германии.

Один из нас нашел и похоронил тело своей сестры, засыпанной обломками во время восстания; он поступил в архитектурный институт и теперь создает проекты восстановления разрушенных польских городов. Второй, очень не по-мещански, женился на своей нашедшейся после лагеря невесте и стал писателем на своей родине, которая начинала борьбу за социализм.

Наш предводитель — святой человек капитализма, член влиятельной и богатой американской секты, проповедующей веру в переселение душ, самоуничтожение зла и метафизическое влияние человеческих мыслей на действия живых и мертвых, — продал свою машину, купил коллекцию редких марок, дорогие аппараты и ценные книги и уехал на другой материк, в Бостон, чтобы там, в столице своей секты, вступить в спиритический контакт со своей женой, умершей в Швеции, и работать художником в рекламном агентстве.