Польские повести - [54]

Я не могу да и не хочу представить себе той минуты, когда Альберт ворвался в комнату Профессора. Не хочу видеть в эту минуту никого из них и прежде всего стараюсь отогнать от себя образ Сабины. Впрочем, кто мог все это видеть? Люди повторяли потом чьи-то домыслы, что, когда Альберт выстрелил в Директора, Сабина пошла к Альберту через всю комнату на коленях с протянутыми навстречу, словно иконе, руками, а когда он велел ей встать и идти с ним, она встала и пошла, как зачарованная, все еще держа руки перед собой. Это неправда. Скорее всего неправда. Альберт был пьян. Сабина убежала от Альберта. Ведь она первой явилась в дом Ксендза.

Отец мой за ночь пришел в себя и просил помочь ему перебраться в овин.

Ксендз возражал было, но безуспешно.

— Там мне привольнее будет в холодке, на сене. А вам собираться пора. Дом закроете, отнесете ключи старосте…

— Мы тебя подвезем, — говорил Ксендз, — все равно нам придется остановиться, зайти к Директору, попрощаться с Сабиной.

— Нет. Лучше я здесь останусь. Со мной Стефек побудет. Да и Райка тут, с нами. А как отлежусь немного, заберу отсюда свое добро. Жалко, что не смогу вас подвезти…

— Об одном тебя прошу, — говорила Пани, — потолкуй с Сабиной. Пусть поступает как хочет. А ты знаешь, где меня найти.

— Не беспокойтесь. С ней я поговорю.

Светало. Из овина я то и дело выбегал поглядеть на подводы, стоявшие у дома и на дороге, возле костела. Там была тьма народу, лошади, телеги, скотина. Учитель и староста торжественно прощались с отъезжающими, и совсем обыденно в этой толпе под плач женщин, под возгласы детей и окрики мужиков, гнавших непослушную скотину, прощались те, кто уезжал отсюда навсегда, с теми, кто оставался. На мгновенье наступила тишина: Ксендз поднял руку и, прощаясь, осенил всех крестным знамением. А потом снова загудела толпа, заскрипели подводы, зазвенела упряжь, запахло табачным дымом.

Я простился с Ксендзом и Пани, обнял Ярека. Поцеловал Эмильку в обе щеки и помог ей взобраться наверх, на козлы. Вдруг мне показалось, что воз растет у меня на глазах, поднимается, как дрожжевое тесто, а Эмильку вот-вот скроют тучи. Словно бы сквозь шумящие под ветром хлеба до меня донесся голос Ксендза:

— Слава богу, вода в реке спала. Можно ехать.

И они поехали.

Люди разошлись по домам.

А я долго стоял на дороге.

Потом вернулся в овин, к Отцу. Отец спал. Я слышал его ровное спокойное дыхание. И улегся возле него.

Пробуждение было неожиданным. Глаза мои были открыты. Я сидел на сене, но мне все еще казалось, что я сплю.

Ворота овина, те самые, возле которых я уже когда-то стоял, были распахнуты настежь. Я видел в саду, среди яблонь, ульи. Видел солнце, застрявшее между колючими ветками живой изгороди. И, словно бы на картине, я увидел троих: Сабину, Альберта и Ханулю. Это крик Ханули разбудил меня.

— Ты меня бьешь? Ногой в живот! Ведь ты знаешь!.. Это твое! От тебя!..

Альберт оттолкнул ее. Хануля упала. А он, не глядя на нее, шел прямо к Сабине. Сабина, пятясь, отступала в глубину сада, к ульям.

— Барышня, — кричала Хануля, — спасайся, барышня… Он тебя погубит. Погубит, как меня…

Сабина спряталась за самый высокий улей. Дернула засов, и деревянный Георгий Победоносец взмахнул мечом.

Альберт, пошатываясь, бежал к Сабине. Правую руку он сунул под пиджак.

— Эй ты, святая… ему дала, а мне…

Собственно говоря, это не были слова. Это был переходящий в хрип стон.

Неподалеку от меня промелькнула Хануля. Она залезла в закром. Я слышал, как она роется в сене. Отец поднял голову.

— Что там…

— Тихо, пап… — И я, мальчишка, осмелился закрыть Отцу ладонью рот и заставил его снова лечь.

Сабина засунула руку в улей.

Низкое солнце, пчелы — все как тогда.

Альберт бросился к ней, в руке его блеснул пистолет.

Сабина вытащила руку из улья. Улей был пуст! Страшные, нечеловеческие глаза Сабины.

Альберт, словно бы ища поддержки, дотронулся до деревянного святого. Его правая рука, зажавшая пистолет, чернела на фоне желтой деревянной головы.

И вдруг едва уловимый стремительный луч мелькнул из-за яблони. Нож, брошенный в Альберта, пробил ему руку на сгибе и пригвоздил к резной кольчуге святого, черным пятном покачивалась рукоятка.

Альберт скорчился, присел. Левой рукой вырвал нож, фонтаном хлынула кровь из раны. Он нагнулся и принялся шарить в траве, ища пистолет.

И почти тотчас же я увидел, как он покачнулся, словно от невидимого, но сильного удара, где-то совсем близко, над моей головой, должно быть, из закрома, послышался гул выстрела. Запахло порохом, и над током поплыло облачко дыма. Альберт взбрыкнул обеими ногами и упал навзничь, ударившись головой о пасть деревянного дракона.

Надо мной на краю закрома стояла Хануля с дымящимся ружьем в руках.

Из-за яблони вышел Цыган. Медленно и осторожно подкрался он к лежащему Альберту.

А над ним уже склонилась Сабина. Рот у нее был раскрыт в немом крике.

Хануля спрыгнула на ток. Отбросила ружье, так что оно полетело за ворота овина. И с диким воплем исчезла за живой изгородью.

Цыган подошел к Альберту. Легонько подтолкнул его носком ботинка. Покачал головой. Поднял с земли брошенное Ханулей ружье. Оглядел со всех сторон, не спеша повесил через плечо и пошел следом за Ханулей.