Польские народные легенды и сказки - [4]

Известный в фольклоре разных стран образ королевы лесов находим мы и в польской легенде «Королева пущи». Но здесь этому традиционному лирическому сюжету придается социальная окраска. Королева со всем подвластным ей царством живет не просто для себя, — она берет под защиту обиженных крестьян, бежавших от панов-притеснителей. В стиле этой легенды отчетливо проступают следы литературной правки, несколько искажающей сказочное повествование, но тем не менее легенда интересна многими своими особенностями.

Оригинальны своеобразными деталями и волшебные сказки. Сюжет сказки «Королевна-упырь» (знакомый нам по «Вию» Гоголя) интересен своей концовкой: королевна в польском варианте избавляется от смерти и затем как бы опрощается. Она сама решает выйти замуж за пьянчужку солдата, быстро усваивает его солдатские склонности. В сказке «О том, как мужик стал королем и привез себе жену со дна морского» читатель легко узнает несколько измененный сюжет «Конька-горбунка». Завязкой служит здесь суждение старого короля о том, что паны в роли королей плохи. Поэтому он хочет сделать своим наследником мужика. Но королю не нравится мужичье лицо выбранного им в наследники юноши: король должен быть красавцем. Таким образом, известный сказочный сюжет приобретает некоторую социальную заостренность, хотя и не без противоречий (мужик может стать королем, но от своего мужичьего лица ему надо избавиться). Такое своеобразное переплетение волшебных и социальных мотивов можно проследить и в других сказках.

Одна из популярных фигур польского фольклора — пан Твардовский, «польский Фауст», как его называют ученые. Но в этот сюжет польский народ внес свое национальное, своеобразное: доктор Фауст превратился в разгульного шляхтича Твардовского — образ, включающий элементы социальной сатиры. Мотивы легенды о Твардовском использовал Мицкевич в балладе «Пани Твардовска». Поэт, однако, отбросил традиционную назидательную концовку, в которой шляхтич избавляется от ада с помощью молитвы; герой Мицкевича требует от черта, чтобы тот прожил год с пани Твардовской как с женой. Услышав это, черт спасается бегством. Мицкевич взял здесь и другой излюбленный мотив народных сказок — о злой жене (см. сказку «Хромой бес»).

Польскому народу вовсе не свойственна глубокая религиозность, как это стараются представить защитники католицизма. Об этом нам говорит польская сказка. Она не щадит ни ксендза, ни органиста, как не щадит пана и кулака; нет в ней уважительного отношения к святым и апостолам, да и к самому богу. Очень интересна в этом смысле сказка «О пане боге и черте»: промахи бога люди приписывают черту, а добрые дела черта — богу. За шутливой, юмористической формой скрывается глубокий атеистический смысл.

Отношение народа к религии хорошо выражено в небольшой сказке «Улюлю…»; «Лучше одно „улюлю“, чем сто молитв», — говорится в сказке (то есть лучше действовать самому, чем ожидать помощи от небесных сил).

Так же мало свидетельствует о религиозности польского народа и весь цикл сказок о черте, очень интересных и оригинальных. В польском фольклоре сказки о черте по разнообразию сюжетов, красочности и просто по количеству занимают едва ли не первое место. В XIX веке черт был таким обычным персонажем польских сказок, что один из собирателей фольклора К. Вуйтицкий на основании сказок описывает его внешность и повадки. При этом он замечает, что польский черт не так страшен, как черт на Руси. «По долгу службы» черт должен вредить человеку, и, пожалуй, самое большое преступление, какое приписывает ему польская сказка, — это изобретение горилки («О черте Водкоробе и бедном хлопе»). Но в то же время в польской сказке черт способен и на хорошие поступки: он не терпит несправедливости, наказывает жестокого и жадного, может даже пожалеть бедняка и помочь ему («Ярошек», «Как черт помог бедному мужику»). Иногда он становится как бы союзником обиженных и даже сам мстит их обидчикам (батрак в сказке «На службе у дьявола» обнаруживает, что в котле варятся все его прежние хозяева).

Образ черта, дьявола в религиозной мифологии призван устрашать грешников. А черт в польских сказках, хоть и наделен сверхъестественной силой, но не страшен. Так же как и в русских сказках, сметливый мужичок всегда оказывается хитрее и умнее самого дьявола. Такие сказки мог создать лишь народ, не верующий ни в бога, ни в черта.

Польская фольклористика XIX века не слишком интересовалась фигурами сказочников. В основном, конечно, это были крестьяне, в их среде создавались прежде всего бытовые сказки, бичующие угнетателей всякого рода. Были сказочниками и мастеровые (легенда «Часы Мариацкого костела», сказка «Как кузнец в рай попал»). Громкую популярность приобрел сказочник Сабала — гураль (карпатский горец) из Закопане, проводник в горах, доживший до глубокой старости и умерший в 1896 году. Сказки Сабалы печатались в журналах, одну из его сказок обработал Сенкевич (она так и была напечатана под названием «Сабалова байка»). В Закопане Сабале поставлен памятник.

Выходившие в дореволюционной России на русском языке сборники польских народных сказок не давали русскому читателю сколько-нибудь правильного представления о польском народном творчестве. Составители этих сборников чурались ярких социальных и антиклерикальных мотивов. Бытовые сказки, сказки о черте не были совершенно допущены в эти издания. Зато охотно, под маркой народных сказок, преподносились читателю всевозможные подделки, рассчитанные на то, чтобы показать мнимое смирение и религиозность польского народа.