Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [90]

.

Аристократическая эмиграция на первых порах не решалась открыто осудить политический характер манифестаций, как это сделали приверженцы Товяньского или «воскресенцы». Тем не менее, в своем кругу сторонники Чарторыских называли манифестации «безумием, студенческой выходкой», несвоевременной, компрометирующей и чреватой жертвами. «Это уроки и веяние Мерославского, – писал А. Козьмян 28 февраля 1861 г. – Глупая Варшава думает, что Гарибальди уже тут и с ним Мерославский, что оба они спасители». Но когда Земледельческое общество постаралось взять движение под свой контроль и придать ему форму морального протеста и проявления национально-религиозного чувства, тогда Отель Ламбер заговорил о «чуде», «деле Провидения», о дарованной Богом благодати, о «прекраснейшей моральной революции, самой могучей духом при полном материальном бессилии». Его восхищали «это единомыслие, это согласие, эта умеренность, эта покорность властям, вызывающим доверие». Желая «помочь стремлениям, мужеству, самоотверженности, разуму тех, кто там в Варшаве взял в свои руки руководство делом», консерваторы призвали поляков «не сходить с избранного пути» манифестаций, тем более что и французское правительство сочло его «наилучшим». О «духовной высоте», «моральной мощи» нации говорил 3 мая 1861 г. Владислав Чарторыский, умолявший поляков не опускаться до «гневных вспышек», до «низменной» вооруженной борьбы. «Самая великая сила на земле состоит в том, чтобы не дорожить жизнью, – заявил он. – Иметь эту силу и одновременно быть кротким и великодушным, чуждым всякой идее мщения, всякому стремлению вредить даже своему врагу – это преимущественное достоинство и истинный политический разум». В связи с этим «подстрекательство нетерпеливых к беспорядкам» осуждалось как «тяжкий грех», вредный для Польши, борьба же, осуществлявшаяся «целиком на основе законности», приветствовалась, так как создавала благоприятный имидж поляков и давала основания для дипломатического вмешательства Запада. Добиться такой «помощи соответствующего характера» от Франции и Англии пытались В. Чарторыский и В. Замойский, а К. Чарторыский обращался также в Ватикан за поддержкой против «партии насилия», стремящейся «ввергнуть Польшу в опасности кровавой революции»²¹⁴.

Подчеркивая, что для «медленного, постепенного» подъема нации «нужны только разум, умеренность, а более всего терпение», аристократическая партия организовала в Париже в марте 1861 г. сбор подписей под адресом, представленным царю Земледельческим обществом, а уступки царского правительства были восприняты как «прекрасное преддверие к святыне». Но когда с осени 1861 г. царизм усилил репрессии, восторг исчез, однако это не привело Отель Ламбер к изменению позиции: решено было лишь временно приостановить «мирное» патриотическое движение. Оставался расчет на осуществлявшего властные функции в администрации Королевства Польского маркиза А. Велёпольского, с которым аристократическая эмиграция вела переговоры и который, хотя и шел дальше деятелей Отеля Ламбер в вопросе о полной лояльности царизму, но так же, как и они, был противником революции. Для предотвращения революционного взрыва Отель Ламбер считал необходимым, чтобы Земледельческое общество, в котором он видел «двигатель и гордость всей провинции», «доказательство немалой зрелости» общественного мнения, как можно скорее сделало крестьян собственниками земли, и требовал придерживаться мирного курса. С руководством Общества велась регулярная переписка, обсуждались проекты документов, которые шляхта Королевства Польского намеревалась представить властям. Но в 1861 г. буржуазно-помещичьи круги Королевства оформили создание партии «белых» во главе с тайной Дирекцией, и консервативная эмиграция была отодвинута на вторые позиции: ей пришлось удовольствоваться тем, что в ее руках оставалась внешняя политика, внутренние же дела Польши, а также в значительной степени финансовые ресурсы передавались созданному «белыми» в феврале 1862 г. Центральному фондовому комитету и Расчетной делегации, о чем с Бюро Отеля Ламбер был заключен договор²¹⁵.

Включение в Комитет и Делегацию отдельных представителей «умеренной» демократической эмиграции стало результатом определенного влияния либеральных элементов. Боровшиеся против революционных тенденций «белые» звали к «широкому» объединению сил. К такому же единству они призывали эмиграцию. Еще в конце 1860 г. они потребовали «примирения» заграничных партий, пригрозив отказом в финансовой помощи, и 31 марта 1861 г. на празднике Пасхи в Батиньольской школе сторонники Отеля Ламбер в присутствии посланцев Королевства Польского сделали попытку объединения эмиграции. Призыв к единству звучал и в речи В. Чарторыского 3 мая 1861 г. И хотя тогда «примирение» было отвергнуто демократически настроенными эмигрантами, выступившими против претензий Чарторыских на «руководство делами страны», поиски согласия продолжались. Повод для этого дали торжественные похороны князя Адама в июле 1861 г. Они проходили с королевскими почестями, и консерваторы развернули широкую кампанию по увековечению памяти покойного: собирались деньги на сооружение костела в Париже, было решено выбить памятные медали и гравюры, воздвигнуть памятники как за границей, так и в Польше после ее освобождения. «Над столь великой могилой, – утверждалось в польской эмигрантской прессе, – противники должны подать друг другу руки». Оглашенное вскоре политическое «завещание» князя Адама напоминало о претензиях рода Чарторыских («фамилии») на польский престол, на руководящую роль в эмиграции. В завещании излагалась концепция внешней политики: «объяснять действия в стране, защищать национальные права перед общественным мнением и правительствами Европы […] завязывать и развивать те отношения с иностранными правительствами, которые могут помочь Польше и в освобождении ее от рабства, и в ее будущей независимой жизни и деятельности». Все эти обязанности взял на себя «наследник» князя Адама, его младший сын Владислав. В Манифесте к польскому народу и эмиграции, оглашенном 15 сентября 1861 г., он заявил о готовности «нести бремя польской службы за границей», пока его не заменит тот, кого назначит «законное и явное» правительство Польши. В. Чарторыский указывал на «милость Провидения», которое в лице его партии дало порабощенной Польше «собственную заграничную службу, способную отстаивать и защищать ее внешние интересы и нужды нации». На этом основании он требовал от поляков признания и поддержки и, прежде всего, рассчитывал на объединение под началом Отеля Ламбер эмиграции, необходимое для завоевания европейского общественного мнения. Эти претензии Чарторыского были поддержаны «Голосом с родины» – документом, появившимся за границей в начале сентября и, скорее всего, фальсифицированным. «Голос с родины» «призывал и умолял» эмигрантов установить согласие по примеру Польши и создать «единый национальный эмигрантский комитет объединенных стремлений», который утверждал бы все политические документы эмиграции и распоряжался ее материальными средствами. Подчеркивалось, что комитет будет «заниматься чисто национальными интересами, отбрасывая все чуждое, как панславизм, утопическая демагогия, социализм, диктатура», и не делая различия между аристократической и демократической эмиграцией. «Единственным нашим цветом» «Голос с родины» объявлял «цвет польской национальности». Такое решение проблемы эмиграции, утверждали авторы документа, дало бы Польше «истинную гарантию согласия, единства и порядка» и стало «незыблемым фундаментом освобождения нации из оков рабства». Они старались доказать, что Польша «глубоко проникнута отвращением ко всякому анархизму» и столь же глубоко «ощущает необходимость порядка», ради которого польский народ, якобы, был готов всем «пожертвовать»