Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [55]
Славянский вопрос обсуждался в мае 1848 г. на общепольском съезде во Вроцлаве в Силезии, входившей в состав прусских владений. На съезде присутствовали и польские эмигранты, занимавшиеся переправкой агитационной литературы и оружия в Королевство Польское. Поскольку 1 мая 1848 г. появилось воззвание о созыве в Праге славянского съезда, подписанное представителями разных славянских территорий, участники Вроцлавского съезда приняли 9 мая «Воззвание к славянскому съезду». Его подписали автор текста «Воззвания» Либельт и другие поляки, поддержавшие инициативу созыва такого форума. Эту идею приветствовали также находившиеся в Париже бывшие депутаты варшавского сейма, большинство которых принадлежало к окружению Чарторыского. Для наблюдения за работой Славянского съезда Отель Ламбер направил некоторых своих агентов, в том числе С. Потоцкого, В. Замойского. Комитет польской эмиграции, руководимый Дверницким, к открытию съезда подготовил адрес, но он не был отправлен по назначению, тем не менее, ряд связанных с Комитетом эмигрантов, находившихся в Женеве, приняли участие в Пражском съезде. Отказалась от участия в съезде Централизация: руководство Польского демократического общества с недоверием относилось к славянской идее, опасаясь, что она может обернуться царским панславизмом или австрославизмом. Последнее казалось даже более вероятным, поскольку идея созыва съезда исходила от чехов и других австрийских славян. Поэтому в воззвании Централизации к членам ПДО 20 декабря 1848 г., подписанном Ворцеллем, Дарашем, Орденгой и Мерославским, говорилось, что славянская идея восходит к «временам варварства, когда единственным узлом связи между людьми была не мысль, а кровь», а на примере использования австрийским правительством славянской идеи для пробуждения в украинцах «этого варварского племенного эгоизма» было показано, «куда бы славянизм завел Польшу». Об опасности искажения славянской идеи говорил и тесно связанный с демократической эмиграцией Либельт, игравший на Пражском съезде активную роль: он выступил против программы австрославизма, противопоставив ей лозунг создания славянской республиканской конфедерации (без участия в ней России), которая возникнет в результате победы революции в Европе. В Манифесте съезда, обращенном к Европе и славянам и разработанном при непосредственном участии Либельта, утверждались принципы национальной суверенности, политической и национальной свободы, социального равенства, братства народов; говорилось о «всевластии народа», провозглашалась отмена смертной казни и конфискации имущества. Что касается Польши, Либельт заявил, что она «хочет стать частью вольной славянщины, объединившейся на федеративных началах». Мысль об объединении славян поддержал и Лелевель, приславший 30 мая 1848 г. в адрес съезда письмо из Брюсселя, где также делал главный акцент на опасности фальсификации идеи славянской общности врагами Польши. В свете такой позиции демократической эмиграции было не удивительно, что на Пражском съезде не оказалось русской секции, и присутствовавшие на нем русские эмигранты М.А. Бакунин и А. Милорадов подали заявление о вступлении в польскую секцию, указав при этом, что «только через освобождение Польши русские могут получить национальную и политическую свободу». Бакунин занял на съезде активную позицию: наряду с Либельтом, с которым он сотрудничал еще раньше, он явился автором оглашенного 12 июня 1848 г. «Манифеста к славянским народам». Выдвинутая им идея свободного союза, «признающего независимость всех народов, составляющих славянское племя», основывалась на «принципах абсолютной свободы, отмены сословий, привилегий аристократов и дворян, отсутствия каких-либо преимуществ одного славянского народа над другим и славянских народов над неславянскими»>137.
Эмигрантская общественность не ослабляла внимания к славянскому вопросу. Интерес к нему возник еще в начале 1830-х годов. Эту тему развивало польское Историческое общество в Париже, а в 1835 г. там возникло Славянское общество. Оно объединяло, главным образом, сторонников аристократической партии и просуществовало недолго. В начале 1840-х гг. в Париже появился польско-сербо-болгарский комитет, тогда же (в 1841–1843 гг.) выходил научный журнал «Sławianin», издававшийся А. А. Стажиньским, а Г. И. Боньковский издавал «La Revue Slave» («Славянское обозрение»). В конце мая 1848 г. Циприан Робер, редактор журнала «La Pologne» сплотил вокруг себя многих польских эмигрантов и создал в Париже Славянское общество. Журнал призывал объединиться в «нерушимом союзе» все славянские народы, живущие между Россией и Германией. Впрочем, возможность включения России в славянскую федерацию не отвергалась категорически, но подразумевалось, что это будет Россия в чисто славянской форме, преображенная, избавленная от царизма и петербургской «котерии германизма». Поэтому «La Pologne» интересовалась российскими новостями и ловила отголоски революционных настроений и событий в империи, в частности, отметила раскрытие группы «петрашевцев». Одной из главных целей она считала «поддержку российских патриотов в их благородных усилиях свержения автократии». В программе издания говорилось: «Поляки всей своей историей и благодаря героическому посвящению себя делу свободы получили право составить авангард и резервную силу в священном восстании всех угнетенных славян против своих угнетателей». О миссии Польши среди славян писал и орган Чарторыских «Trzeci Maj» в ряде статей, опубликованных в 1838–1840 гг., а с 1849 года в руки консерваторов перешло и издание «La Pologne». К консервативному лагерю принадлежало большинство из 160 членов Славянского общества. «В этом парижском славянском обществе встретились все активные сторонники Чарторыского и Рыбиньского», – писал впоследствии Я. Н. Яновский, вышедший из его состава, так же как и Станислав Братковский. С партией Чарторыского и с Ф. Духиньским были связаны также славянские общества в Венеции и Турине. Характерно, что они назывались обществами «эмансипации славянских народов» и являлись центрами пропаганды. Не удивительно, что князь Адам весьма заинтересовался организацией еще одного центра влияния и в 1840 г. принял, наряду с Гиеронимом Наполеоном Боньковским и Кристыном Островским, активное участие в создании при парижском институте Коллеж де Франс кафедры славянских языков и литературы, которая «должна была явиться угрозой для России и отрадой для Польши». Первым профессором кафедры стал Адам Мицкевич, позже его сменил Циприан Робер. Лекции читались на французском языке, но они привлекали внимание как французской общественности, так и ряда российских слушателей. Со стороны же польской эмиграции они вызвали острую реакцию: Мицкевича упрекали за провозглашение им мессианистских идей Товяньского, за то, что он стремился проанализировать не только исторические причины и истоки «розни» русских и поляков, но и выяснить, «какова может быть основа будущего единства» двух славянских народов. Критики поэта указывали, что «все неумолимое прошлое, потоки крови и страдания уже трех поколений» поляков «разделяют» их с русскими и «навсегда разобщают». Раздражение вызывало и представление Мицкевичем богатой истории и культуры русского народа, поскольку поляки считали себя намного эмансипированнее других славянских народов и претендовали на первенство в славянском мире. На этой позиции стояли не только политики консервативной партии, выдвигавшие решение польского вопроса на первое место, прежде решения всех других проблем славянского мира, но и представители демократической эмиграции. Так, Я. Н. Яновский и С. Братковский протестовали против провозглашенных парижским Славянским обществом основ славянского союза, при которых «Польша должна была бы утратить свой независимый быт и свою самостоятельность». Они утверждали, что хотя союз должен опираться на принципы равенства, но «ни одна славянская нация не может сравниться с польской национальностью», которая «имеет право требовать» от других славянских народов «восхождения к вершине ее политического и национального устройства, разрыва с фальшивым конституционализмом и династическими интересами». Аналогичные аргументы приводил Г. Каменьский, также заявлявший о невозможности равенства народов в славянской федерации: «Ни одна […] славянская народность не может идти в сравнение с польской национальностью, – считал он. – […] Поэтому даже если бы свободный союз славянских народов осуществился, Польша не могла бы играть в нем роль одного из швейцарских кантонов или одного из объединенных американских штатов». Подтверждение такой позиции впоследствии дал Виктор Гельтман. Он писал: «Когда панславизм заморочил головы славянам, влачившим австрийское и турецкое ярмо, они, как каждый угнетенный долгим рабством народ, испортили свой характер хитростью, незнакомой Польше, которая, веками ведя независимую жизнь, сумела сохранить свой первоначальный дух во всей чистоте». Гельтман подчеркивал, что славянские народы освободились от своих заблуждений, от надежд на царскую Россию и «начали думать о самостоятельном движении, об освобождении от всякого чужого насилия объединенными силами всех славян». Пресса Польского демократического общества акцентировала противопоставление демократического славянского единства царскому панславизму. Как считала газета «Demokrata Polski», именно в «подчеркивании общечеловеческой демократической и прогрессивной идеологии польская политическая мысль занимает свои достойные внимания позиции, в том числе и на фоне 1848 года». На этом фоне славяне, так же, как венгры, румыны и итальянцы, были естественными союзниками поляков, поскольку все они находились под игом Габсбургов. Поэтому Польское демократическое общество в воззвании к славянам 29 декабря 1848 г. звало их к совместной со всеми угнетенными народами борьбе против идей легализма и австрославизма и предупреждало, что «их свободы падут под косой, которой победивший абсолютизм пройдется по жниву всеобщей вольности»
