Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [50]
Соображения, высказанные как Клячко, так и Калинкой, не вполне совпадали с позицией руководства Отеля Ламбер, о чем свидетельствовало воззвание Чарторыского, в 1847 г. обратившегося к эмиграции с оценкой прошедших событий и планом будущих действий. Князь не разделял мнения, что борьбу за независимость нужно отложить до тех пор, пока не поправится внутренняя ситуация в Польше – разовьется экономика, будут проведены необходимые реформы, изменится национальное и политическое общественное сознание. Он выступал за единство задач: «Освобождение не может обойтись без изменений к лучшему, так как без этого нация не имела бы единства, согласия, единения своих частей и стремлений, не имела бы веры в себя и в собственные силы. Но эти изменения, желательные по стольким причинам, не могут обойтись без идеи освобождения, без замысла возрождения». Допустить, чтобы задача восстания надолго отпала, заявлял Чарторыский, значит «сломать пружину национальности и отучить поляков от желания спешной сердечной работы всеми силами над изменением к лучшему», кроме того, будет потеряно доверие, то есть политическая помощь извне. Князь понимал, что мысль о восстании придется пока отложить из-за морального состояния и сознания шляхты после «галицийской резни», но настаивал на том, что ее первейшая задача – «уничтожение губительного реликта давних установлений, которые не могут оставаться, полная и немедленная ликвидация барщины»>125.
«Галицийская резня», действительно, напугала польских помещиков, и не все из них верили, как Замойский, в защиту со стороны власти Габсбургов. Часть шляхты искала более сильного покровителя и защитника. Летом 1846 г. маркиз Александер Велёпольский в анонимном «Письме польского шляхтича князю Меттерниху о галицийской резне» обвинял Меттерниха в подстрекательстве крестьян к нападению на помещиков, в пролитии польской крови и одновременно как бы предупреждал австрийского канцлера о возможной внешней переориентации польской имущей верхушки. Он обращался к Николаю I, заявляя, что поляки готовы отдаться под его власть, но «с одной просьбой»: «Не оставь преступления без кары […]. Не забудь о славянской крови, вопиющей о мщении». Это письмо было встречено с возмущением даже в кругах аристократической эмиграции. Ф. Моравский писал, что маркиз «отдает весь свой народ царю, словно какое-то стадо, без малейшей оговорки, без условий», если не считать просьбы «о мести за пролитую кровь». Сторонники Чарторыских не доверяли российскому императору и с подозрением отнеслись к царскому указу 7 мая 1846 г., запрещавшему в Королевстве Польском сгонять крестьян с земли и переводить их наделы в состав земель фольварка. Газета «Trzeci Maj» увидела в указе намерение царского правительства «посеять рознь между шляхтичем и крестьянином». Трентовский утверждал: «Так же и царь, а именно Паскевич, являются подстрекателями нашего крестьянства к резне». Гораздо большие надежды руководство Отеля Ламбер возлагало в то время на нового прусского короля, считая его врагом Николая I>126.
Возмущение и протесты «Письмо польского шляхтича» вызвало и у демократов. Они не верили в возможность соглашения с монархиями, угнетавшими Польшу, и готовились к новой повстанческой борьбе, а для этого нужно было объединить эмиграцию на демократической и республиканской основе. Такую задачу ставили перед собой лондонские эмигранты – Ворцелль, Лелевель, Штольцман, Зверковский. Последнего, вместе с В. Тышкевичем и Ю. Дыбовским, Польский национальный комитет (ПНК) направил на переговоры с Централизацией, а также и с аристократическим Обществом 3 Мая, намекавшим на желание сотрудничества. ПНК призвал поляков за границей подписывать «Заявление польской эмиграции». Оно было издано на пяти языках, и его экземпляры с многочисленными подписями предназначались для рассылки в парламенты Англии, Франции, Бельгии, а также влиятельным политикам и журналистам. В «Заявлении» выражалась солидарность с краковскими повстанцами, им отдавалась честь и провозглашалась хвала. Документ напоминал о правах польского народа, выражал веру в его победу и освобождение из-под ярма Священного союза. Авторы «Заявления» предостерегали Запад от опасности, грозившей всему человечеству со стороны деспотических государств, в случае если бы они продолжали угнетать Польшу. «Горе ему, – говорилось в документе, – если бы от бессилия и сомнения оно проявило бы склонность побрататься с одним из деспотов: возникшее в результате этого использование славянского племени как слуги стало бы ярмом для Старого света». Газета «Demokrata Polski», подтверждая эти слова, конкретно указывала от кого из «деспотов» грозит опасность: «Без восстановления Польши нашествие северного варварства на Европу может быть более или менее отдаленным, но является неизбежным. Свободная, независимая и целостная Польша – вот единственная преграда, способная сдержать этот поток». Это предупреждение, направленное европейской общественности, основывалось на убеждении эмиграции в действительно решающем значении Польши и ее дела для судеб Европы. «Польский вопрос, – писал в марте 1846 г. «Dziennik Polski» («Польская ежедневная газета»), – несет в себе нечто таинственное, чего никто не умеет понять в полной мере; словно волшебная дудочка, он может в мгновенье ока привести в движение столько стран и народов; он вошел в совесть Европы и беспокоит ее из поколения в поколение, пока не будет восстановлена справедливость»
