Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [114]

.

Некоторые из этих требований Анджей Замойский и его сторонники планировали изложить в уже упомянутом выше адресе. Однако тот так и не был подан. Содержавшиеся в нем даже весьма умеренные и половинчатые пожелания были восприняты властями как крайне неуместные, а самому Замойскому было «рекомендовано» уехать за границу. Позже, уже в ходе Январского восстания 1863 г., последовал указ о его высылке из Королевства. Став в Париже членом Бюро Отеля Ламбер, пан Анджей советовал полякам «сохранять постоянство, терпение и умеренность». Стремясь «удержать страну на том же пути и предохранить ее от всех актов отчаяния», он подчеркивал, что «революционный взрыв не имел бы никаких шансов на успех и мог бы лишь скомпрометировать польское дело». Замойский советовал бороться с Россией, отстаивая права Польши путем выступлений в прессе и завоевывая на ее сторону общественное мнение Запада. «Это, – заявлял он, – придаст патриотам больше бодрости, чем все возможные покушения». Такое мнение, по сообщению царской агентуры, разделяли многие «разумные люди» из рядов консервативной эмиграции.

Эмигранты-аристократы и их сторонники из лагеря Чарторыских, озабоченные тем, чтобы не допустить развития революционного движения в Польше, усилили давление на Дирекцию «белых». В июле 1862 г. на совещании с представителями «белых» в Аквисгране В. Чарторыский потребовал, чтобы Дирекция «ясно, открыто и смело» заявила, «что она ни в коем случае […] не приложит рук к восстанию». Вместе с тем Отель Ламбер заботился о том, чтобы «белые» не потеряли влияния в общественных кругах Польши. Считая, что репрессии правительства, вызванные какой-либо акцией «белых», помогут «спасти от позора нескольких значительных людей высшего социального положения», деятели консервативной эмиграции в августе 1862 г. советовали подать мемориал наместнику Королевства Польского, рассчитывая, что такой «смелый шаг», спровоцировав аресты, «сразу изменил бы настроения населения, отнял бы у него всякую социальную ненависть и зажег бы вновь честным и свободным патриотизмом, и хотя бы даже такой акт не воспрепятствовал взрыву, он, тем не менее, все же придал бы ему другой характер и спас нас в глазах света и в собственных глазах». Возможно, следствием этого плана как раз и явилась подача адреса Замойским и его вынужденный отъезд из Польши²⁸⁷.

Действия противников восстания не добавляли им влияния в оппозиционной среде и привели к значительному ослаблению позиций «белых» в революционном лагере. Летом 1862 г. их посланцы Хорновский и Красиньский просили у Отеля Ламбер политической поддержки, обещая финансовую помощь со стороны Дирекции. В Париже была создана тайная касса под началом Л. Воловского, С. Галензовского и В. Калинки; на содержание Бюро Отеля Ламбер Дирекция выделяла 120 тыс. франков, и до конца 1862 г. в Париж были переданы крупные суммы. Одновременно шли переговоры о политическом соглашении. Однако хлопотавшие об этом представители Дирекции Л. Гордыньский, А. Тшетшевиньский и Э. Юргенс добились лишь согласия Чарторыского на создание в Париже редакционной комиссии для освещения в печати событий, происходивших в Королевстве Польском, в целях воздействия на европейское общественное мнение. Кроме того, было налажено регулярное сообщение между Бюро Отеля Ламбер и варшавской Дирекцией, что позволяло консерваторам лучше ориентироваться в ситуации: они ознакомились даже с подпольной варшавской прессой. Особенно интересовало Бюро положение в «забранных провинциях», и оно требовало усилить с ними связь. Поэтому в Париж часто приезжали представители «белых» из Литвы, Украины, Белоруссии, например, в августе 1862 г., накануне предстоявшего проведения дворянских съездов в Вильно и Гродно, в Париж за инструкциями прибыл губернский предводитель дворянства В. Стаженьский. Из «забранных провинций» в штаб аристократической эмиграции поступали также и денежные средства²⁸⁸.

Последнее было очень важно для Отеля Ламбер, так как его деятелям не удалось собрать средства по подписке на создание в Париже собственного печатного органа, и это заставляло их платить большие деньги (свыше 100 тыс. франков) за публикацию статей о Польше в иностранной прессе. Польскую демократическую эмиграцию возмущала эта практика «давления […] на парижскую прессу польскими деньгами», она считала, что это оскорбляет достоинство поляков и компрометирует дело Польши, тем более, что отношения консерваторов с французской журналистикой нередко приобретали унизительный характер. Так, например, А. Козьмян заявил редактору одной из парижских консервативных газет бонапартистского направления Лагеронньеру, будто «каждый поляк является бонапартистом». «Каждый благоразумный поляк, – утверждал он, – консерватор, мы поляки и считаем себя благоразумными, мы предоставляем себя в ваше распоряжение и желаем служить вам». Не удивительна была оценка подобного высказывания прессой демократической польской эмиграции: «Głos wolny» подчеркивал, что оно «не только оскорбляет святость дела (Польши. – С. Ф.), но не может даже способствовать представлению его в симпатичном свете»