Половодье. Книга вторая - [5]

Петруха раздумчиво покрутил светлый ус, смахнул с больного глаза слезу и неторопливо стал объяснять:

— Тут, дедка, штука заковыристая. Не так-то просто…

— Знамо, что не просто, да и то понять надо, что целый год красные за Уральскими горами пляшут. А в год можно всю Сибирь и так и эдак пройти.

— Сложная штука… — Петруха подыскивал ответ. И вот нашел, весь подобрался, выпрямился и начал уверенно: — Ты, дедка, смекалистый и должен все обмозговать. Ты говоришь — год. А подумай, почему осенью Красная Армия не побила Колчака? Да потому что из Москвы приказали ей повременить немного, пока мужики с жатвой управятся. Ведь наступать-то надо на подводах, а где их взять? Понятное дело, у мужика. А обижать мужика Ленин не позволяет. Он горой за мужика. Говорит, нельзя его обижать, как он и без того много пострадал.

— Ишь ты! — удивился Сазон. — Ну, это осенью, а зимой?

— Ну, дедка! Ты же сам соображаешь, что за война в морозы. Красным-то обмундирование Америка с Англией не посылают.

— А весной? — допытывался дед, не сводя с Петрухи острых, чуть прищуренных глаз.

— Половодье. Вот заметь: как только земля подсохнет, пойдет в наступление Красная Армия. И нам тут-то и надо ей помочь, — с жаром и озабоченностью проговорил Петруха.

— Это можно. Помогем. — Сазон круто повернулся к Савельичу. — Сколько у тебя бердан?

— Четыре. И семь дробовиков.

— Да я к вечеру соберу по селу кое-что. Овса тож дадим. А парней хоть сейчас веди в отряд. Почитай, все пойдут. Сазон слов на ветер не бросает.

— Само собой, — ухмыльнулся Петруха. — Знаем деда Сазона, какой он есть человек.

4

Как только Петруха и Роман покинули лагерь, отряд был поднят по тревоге. Очумелые со сна мужики по-медвежьи вылазили из балаганов, впопыхах хватая свое и чужое оружие. Толпились, обшаривая глазами тьму. Спрашивали друг друга о причине побудки.

— Костров не зажигать, — прозвучал властный голос Мефодьева.

От каждого балагана вызвали по человеку. Собрались скоро. Известное дело: военный совет — не сельская сходка. Командир сказал коротко:

— Война с Колчаком — это война бедных с богатыми. Мы за правду. А то у кого суконные пальто да хромовые сапоги, а наш брат разутый и раздетый. Поэтому штаб постановил сделать реквизицию, забрать у богатых что нам требуется.

Мужики закричали. Десятки глоток рванули разом:

— Верно!

— На то она и есть революция-матушка!

— Давно пора!

— Значит, я так понимаю, что решаем все. И никто нам не указчик, мы сами можем указать кому следует, — продолжал Мефодьев. — Срамотно смотреть, до чего обносились. Шантрапа какая-то, а не советский отряд.

— Портянок и то нету!

— А которые так босиком по грязи…

В разгар совета к командиру решительно подошел Костя Воронов. Попросил дать ему высказаться.

— Признавайтесь, кто одел мой сапог! Мозги набекрень заверну, — сердито проговорил он, показывая босую ногу. — Маломерок мне оставили.

— Утром разберешься!

— А до утра на одной ноге прыгать?..

Мефодьев недовольно дернул Костю за рукав. Тот проскрежетал зубами и смолк. Расталкивая мужиков, косолапо зашагал к балагану.

— У кого есть кони, седлайте. Воскресенских с собой не берем, — отдал приказ командир. — И пешие остаются.

— Как пулемет? — спросил Касатик, смачно посасывая взятый у соседа окурок.

— «Максимка» пусть отдыхает. А за себя тут оставляю революционного матроса товарища Касатика. Поняли?

Конных набралось с полсотни. Они выстроились в колонну по трое и скрылись в ночи. Их провожали с завистью. Все поняли, куда повел бойцов Мефодьев. Сегодня в Воскресенке престольный праздник и большая ярмарка, а где реквизиция, там и пожива.

Мысль о налете на ярмарку подал Мирон Банкин. Однажды, блуждая раскосыми глазами по вытертой командирской шинели, он рассказал, как в Херсоне обращались с буржуями.

— Мы их из домов повыгоняли, а сами поселились на всем готовом — раз. Из ихних кресел кожанок да сапог нашили — два. А всю материю бедным пораздали. На каждого пришлось по двадцать, а то и по тридцать аршин. Ну, понятно, сукно и шелка Совдеп по себе распределил…

— Зачем по себе? — насторожился Мефодьев.

— А затем, что власть должна иметь видимость, чтоб ее слушались. Не от нас это повелось и не нами кончится. Вот ты есть советский командир, герой первостатейный, а если б тебе шинель генеральскую да папаху из каракуля! Тогда бы совсем другое дело. Ты думаешь, как Ленин ходит? Он в золоте весь и в брильянтах!..

— Брешешь, Мирон! Я Ленина видел, какой он есть.

— Так то было давно, когда он государства в руках не держал. А теперь ты бы взглянул на него! Оно ведь как же иначе!

Ефим задумался, затем с неприязнью посмотрел на свои поношенные сапоги, на шинель и просто сказал:

— Генеральской формы не одену, и шелку мне не надо. А вот обуться бы не помешало, и венгерку где достать, как у тебя. Да и ребята все оборвались…

Разговор шел один на один. И Мирон, как бы между прочим, заговорил о сибирских ярмарках. И чего только нет на них! Купцы все богатство свозят. Тут тебе и одежка, и сапоги, и раскрои из кожи, и седла новые, и уздечки…

— Денег бы побольше! Скоро весенняя ярмарка в Воскресенке.

— Зачем деньги? — удивился Мирон. — Реквизировать все на революцию — и концы в воду. Конечно, брать у богатых…