Половодье. Книга вторая - [2]

— Командира не видели?

— Только что с Петрухой в гору подались, на конях. Ты послушай, — Касатик пригласил Романа кивком и продолжал: — А то еще, братва, случай был. Ну, чистый спектакль! Дал мне Миша Русов, покойничек, три палочки динамиту. Снеси, дескать, в соседний отряд. Им, говорит, взорвать храм божий надо, где контра засела, а нечем. Давай, отвечаю. Динамит так динамит. И понес. Курс взял верный, да на перекрестке дорог останавливают двое. Влип я, братишки. Один, выходит, унтер, другой — солдат. Беляки. «Большевик?» — спрашивают. Отвечаю, что сочувствующий, хотя убеждений особых нет. Я, говорю, анархист. А унтер командует, значит: бери, мол, анархиста на мушку. Покажем ему кузькину мать.

— Ух ты! — тяжело выдохнул Фрол Гаврин, подвигаясь к Касатику.

— Тут я, братишки, малость струхнул. Помирать, думаю, мне, как гниде, ни за грош. Оружия-то со мной нету. А они прицеливаются. Тут меня как будто кто подтолкнул. Вспомнил про динамит. Стреляйте, гады, говорю, только и вам смерть будет, когда динамит сдетонирует. Он, говорю, заграничный, кашлять боюсь, не то, чтоб стрелять. И показываю им палочку взрывчатки. Они как увидели, засоветовались: взорвутся или нет. А потом унтер предложил, значит, отойти подальше, чтоб взрывом не зацепило, и уж тогда творить убийство. Нет, думаю, дудки, не тут-то было! Они от меня, я за ними. Пробежали мы эдак с добрых полверсты. Я палочкой помахиваю. Упрели, конечно. И опять меня унтер спрашивает, кто я есть таков. Отвечаю, что анархист.

— Ну, и настырный же ты! — блеснув в улыбке ровными зубами, восхищенно проговорил белобрысый незнакомый Роману парень.

— Начали они просить меня, чтоб от звания своего отказался, от убеждений. А я — ни в какую! Матерю их на чем свет стоит — и только. Снова пошло у них заседание, потому как до села далеко и не знают, что со мной делать, а умирать не хотят.

— Не хотят, гады? — повеселев, спросил Фрол.

— Не хотят. Пришлось договариваться полюбовно. Они, значит, винтовки положили на землю, а меня до ближних кустов без оружия проводили. Еще краюху хлеба дали, потому как меня на жратву потянуло. Вот какие дела-то!

Мужики опять рассмеялись. Касатик невозмутимо поправил бескозырку, встал. В свете костра казалось, что его коренастая фигура отлита из железа. Металл еще не успел остыть — лицо и мускулистые руки Касатика жарко полыхали красным огнем. Язычками пламени трепетали на плече ленты бескозырки.

— Пойдем, — сказал он Роману. — Мне тоже к командиру надо.

Когда они поднялись по осклизлой дорожке на бугор, Касатик остановился. Отдышавшись, он произнес шепотом, хотя их и так никто бы не услышал:

— Я нарочно с тобой пошел… Ты ничего, Роман, не замечаешь?

Роман в недоумении пожал плечами:

— А что?

— Черт его знает! Братва что-то шепчется. И как только Петруха куда отлучится, Банкин — к Мефодьеву, в балаган. Не пойму… Я думал, может, ты что слышал.

— Да это тебе померещилось! Уж если новость какая, все бы знали.

— Так-то оно так, а все-таки…

Невдалеке показались Петруха и Ефим верхами. Они ехали напрямик по бурьяну и о чем-то оживленно разговаривали. Командир показывал рукой в сторону бора.

— Видно, на разведку ездили, — определил Касатик, наблюдая за всадниками.

Ефим уверенно держался в седле. Рослый вороной конь послушно рысил под ним, высоко вскинув голову, словно гордился хозяином. Рядом со статным, подвижным Мефодьевым неприметным был Петруха на своей мохноногой кобыле. Даже Петрухино лицо показалось Роману серым.

Всадники подъехали. Опершись рукой на колено, Мефодьев нагнулся в сторону Романа, вскинул брови. Так мужики прицениваются на базарах: не ошибиться бы, не прогадать.

— Пойдешь, Завгородний, с комиссаром в Сорокину. Ночью тронетесь. А теперь выспись.

Это был боевой приказ. Обычно Мефодьев называл Романа по имени. Ему нравился Романов задор, который жил в самом командире. Роман это знал. Вот и сейчас не случайно же Мефодьев посылает его вместе с комиссаром. Значит, действительно, что-то затевается.

— Есть, товарищ командир! — сердце рванулось в горячей радости.

— Иди отдыхай, — уже по-дружески проговорил Ефим.

— Я тоже иду спать, — сказал Петруха устало.

Роман поел горячей каши и растянулся в балагане на мягкой соломенной подстилке. Укрылся с головой шинелью, чтобы не слышать доносившихся снаружи криков и смешков. Но сон не шел к нему. Роман не мог отогнать от себя мысль о готовящейся операции. Наверное, штаб решил дать бой одному из карательных отрядов. Прошлой ночью ушли в разведку Ливкин и Яков. Командир послал их в Сосновку. А теперь идут Роман с Петрухой.

Петруха, конечно, все знает. Да и еще кое-кто. Тот же Мирон Банкин. Как он подмигнул Роману в колке. Значит, командир считает, что Мирону можно доверить секрет, а Завгородним и Касатику нельзя. Что ж, и то правда: Мирон с кустарями ходит с самого лета. Проверенный не в одном деле.

У балагана завозились, заспорили. «Как раз тут уснешь», — сердито подумал Роман и, одевшись, вышел. Мимо него с солдатской фляжкой в руке пробежал Семен Волошенко, обернулся, крикнул:

— Айда, Роман, смотреть, как я Петрухину папаху продырявлю!