Половодье. Книга первая - [34]
Беседу с дочерью прервал появившийся под окнами Захар Бобров.
— Никак к нам Захар Федосеич, — ахнула Пелагея.
Свирид выбежал на крыльцо, как был: босиком и без рубашки. Поклонился Боброву, взмахнув смятой, похожей на клочок кудели, бороденкой.
— Милости просим, благодетель наш!..
Захар окинул сметливым взглядом заросший лебедой да крапивой двор, сказал осуждающе:
— Негоже, Свирид Ананьевич. По-хозяйски… выкосить бы траву. Все должно быть чисто. Вон у меня двор — посмотреть любо.
— Эх-хе-хе! Так то ведь у тебя, Федосеич. А мне не к чему чистоту заводить. Растет лебеда и расти на здоровье! Разве что детишкам, забодай их комар, в чихарду играть неспособно.
Вошел Бобров в дом и тоже внимательно осмотрел прихожую, словно собирался купить ее вместе с нехитрой обстановкой: большим, ничем не покрытым, некрашенным столом, деревянной кроватью и длинной, во всю комнату, лавкой, под которой на рассохшемся бугорчатом полу старательно ловил блох старый кот Васька. Заметив в углу образа — пресвятую богородицу в бронзовой оправе и почерневшего Николая-угодника, — Захар снял картуз и истово перекрестился.
— Шел мимо и, значит, того… дай, думаю, зайду. Посмотреть, как живете.
— Какая уж тут жизнь! Маята одна. Крусом нехватка, за что ни возьмись, — горестно ответил Свирид. — Концов свести не можем.
— И тебе жаловаться? — с упреком проговорил Захар. — Столько рабочих рук, милок. Мне вот занимать приходится чуть-чего, а у тебя свои работнички. Да я бы не знаю, что сделал, имей такую семью!
— Всякому своя слеза солона, — сказала Пелагея, понимавшая, куда клонит Захар. Не иначе — пришел на сенокос подряжать. Больше ему нечего делать у Солодовых.
— Не завидуй моей семье, Федосеич. Сам видишь, как бьемся, — вздохнул Свирид. — Да ты присаживайся.
Захар сел на лавку, пробарабанил костлявыми пальцами по столу, на минуту задумался, а потом, как бы невзначай, спросил у хозяина:
— Всех определил, однако, в помощь?
— Всех.
— Ага. Так…
— Вот только она осталась, — Свирид кивнул в сторону Любки.
— А Пелагея?
— Ей нельзя. Детей-то вон сколько! Сидит возле их, будто привязанная.
— Убыточно ноне держать работников на покосе. Убыточно. Трава никудышняя. Да ить ничего не поделаешь, — Захар смерил взглядом Любку. — Пойдешь ко мне грести?
Девушка взглянула на отца: как скажет родитель.
— Пойдет, ежели договоримся, — ответил Свирид.
— А чего договариваться? Я не обижу. Сколь сработает, столь и положу. Харчи опять же добрые у меня. Добрые.
— Нет, Федосеич. Ты уж сейчас скажи, чтоб потом разговору лишнего не было.
— Не бойся, Свирид. Не веришь мне? Да? А я-то считал тебя за приятеля.
«Ишь, как умасливает! „Приятель“… Правду говорят: гусь свинье не товарищ, — подумала Пелагея, — „Приятель“, пока дело не дошло до расчета»…
— Такой уж порядок, Федосеич, чтоб наперед уговор иметь, забодай его комар. — Солодов развел руками.
— Что мне твой порядок? — Бобров порывисто встал, вытащил из кармана штанов кошелек и лихо выбросил на стол радужную бумажку. — Бери.
— Разве у нас найдется столько сдачи? Хоть шаром покати, — проговорил растерявшийся Свирид. Он не ожидал такого.
— Бери всю! Всю!
— Да ты что, Федосеич? Потом я в непролазный долг угожу. Может, разменять?
— Говорю тебе: бери всю и считай, что ты мне ничего не должен. А что заработает дочка твоя, то само собою. Тому счет особый. Все уплачу сполна.
— Да за такие деньги надо пятерым лето трудиться! — Пелагея схватила бумажку и прижала ее к груди. — Благодетель ты наш, Захар Федосеевич! Век будем бога молить.
— Перестань, Пелагея! Дал и дал. И все тут, — Захар одел картуз. — А за девкой заедем завтра. Пусть собирается.
Свирид пошел провожать Боброва, а Любка подбежала к матери и крепко обняла.
— Мама!
— Что скажешь? — в глазах Пелагеи засветились слезы.
Знала Любка доброту матери в такое время. Сказала просто и твердо:
— А провожал меня, мама, Роман Завгородний! Вот кто!
Участок степи у ветряков густо ощетинился высокой крапивой. Даже взрослый может скрыться с головой в этих зарослях. Пастухи, прогоняя стадо, зорко следят за тем, чтобы ни одна скотина не свернула с дороги в Назьмы, как называется это место.
Назьмы славятся грибами-шампиньонами, а по-местному — печерицей. Растет здесь и паслен, ягоды которого служат в Покровском одним из первых лакомств. Поэтому в летнее время Назьмы кишат бабами и ребятишками.
За Назьмами версты на четыре в степь, вплоть до пересохшей речушки Кабанухи, тянется бедный травами выгон. Желтоватую супесь едва прикрывают типчак, ковыль да мелкая, пахучая полынь. В балках, кроме того, встречаются дикий клевер, кипец и вязиль.
В самом центре выгона караулят подступы к селу два кургана. Кто и когда насыпал их, никому не известно. Некоторые из стариков говорили, что это обрушенные жилища дикого народа чуди. Будто жила чудь в землянках, хлебопашеством и скотоводством занималась. Никого не трогала. И постоять за себя не смогла, когда в степь пришли чужеземцы. Однако, чтобы спину не гнуть на ворогов, чудские люди подрубили столбы, поддерживавшие крыши землянок, и навеки погребли себя.
А фельдшер Семен Кузьмич Мясоедов толковал о какой-то эпидемии. Мол, случилась эта самая эпидемия, и повымерли все. Землянки же самостийно завалились. И сделалась погибель такая, дескать, из-за нехватки ученых лекарей.
В суровом борении с природой, в напряженном труде родился волевой и мужественный характер, которому по плечу большие свершения. Сегодняшние сибиряки унаследовали его от смелых первопроходцев, поселившихся здесь в XVII веке и утверждавших в Сибири могущество государства Российского. Сибирская вольница уже тогда вела непримиримые классовые бои с хищниками-воеводами. Эти битвы завершились в конце столетия знаменитым Красноярским бунтом. В своей социальной борьбе русские казаки шли рука об руку с простыми инородцами — исконными жителями Приенисейского края.Об истоках сибирского характера, о возникновении дружбы между служилыми людьми и аборигенами Сибири рассказывается в романе «Дикая кровь» Анатолия Чмыхало.
Действие романа происходит на юге енисейской Сибири после гражданской войны. В центре внимания писателя трагическая судьба вольнолюбивого казака, вступившего в конфликт с советской властью. Насильно вырванный из родного гнезда, потерявший все, что ему было дорого, загнанный в тупик, Иван Соловьев не находит иного выхода, как уйти в тайгу и создать отряд из таких же, как сам, бедняков.Достоверное изображение событий, острое, динамичное развитие сюжета, таинственность, которой окутана любовная интрига, сочность языка — все это составляет отличительные черты творческой манеры автора.Издание романа приуроченно к 70-летию известного писателя.
В 1932 году в хакасской тайге объявляется банда «князя» Турки Кобелькова. Все попытки перехватить банду заканчиваются ничем: при малейшей угрозе бандиты бесследно исчезают, растворяясь в лесах. В областное управление ГПУ неожиданно приходит загадочное сообщение: помощник атамана Турки по прозвищу «Леший» пытается установить контакт с чекистами. Кто же он, «Леший»? Раскаявшийся бандит или чекист, каким-то образом попавший в банду?По мотивам повести был снят фильм «Не ставьте Лешему капканы», ставший одним из лидеров советского кинопроката в 1981 году.
Писатель, так или иначе, присутствует в своем произведении - его понимание жизни, убеждения, идеи, симпатии поступают в самой повествовательной ткани. Но с особенной открытостью они звучат в произведении автобиографического плана. Для Анатолия Чмыхало это "Три весны" - роман о его поколении, о его юности, о войне, через которую она прошла, о послевоенном вступлении в жизнь. Три весны - три жизненных этапа: 1941 - когда все еще было впереди, 1943 - когда наступила пора зрелости, 1945 - когда заново начиналась жизнь.
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».