Половодье - [141]

Но прежде, чем взошла заря,

Рабы зарезали царя[38].

Он, Пауль, не был свергнутым царем. Его убийство было бы лишь звеном в цепи преступлений, покрывающим другие преступления, которые в свою очередь покрывали прежние. Ему пришли на ум эти строки только потому, что место, где он находился, было грязным, как все судебные места, к стенам которых прилипает вся неприглядная подоплека жизни.

Потом он приписал другие стихи, ни с чем не связанные, кроме неизъяснимого желания жить, которое мучило его все это время, из-за которого он лишился внутреннего равновесия.

Цезарь и Александр, великие Генрих и Фридрих

Мне бы щедрую часть отдали славы своей,

Если бы каждому я хоть на ночь уступил это ложе:

Только строго Орк держит их властью своей.

Будь же ты счастлив, живущий, гнездом, согретым любовью,

В Лету доколь на бегу не окунул ты стопы[39].

Его смерть будет напрасной, его убьют, как дурака. Ради чего он пожертвовал Херминой? И он снова прислушивался к шумам, пытался расслышать крики истязаемой женщины и почти слышал их в своем лихорадочном воображении.

В этот момент его пригласили войти в кабинет прокурора Мани, который спокойно ждал, глядя на него исподлобья. Пауль Дунка с ходу нервно и быстро заговорил:

— Прошу вас отпустить эту женщину. Она не виновна и муж ее тоже Месешан убил столяра по приказу Карлика, чтоб спасти своих людей. Они совершили преступление на вокзале, и Месешан, понимая тяжесть положения, потребовал, чтобы банда выдала их ему… С риском для себя я свидетельствую об этом, я знаю, как планировалось преступление, присутствовал при его совершении, пытался защитить бедную женщину, но не довел дело до конца, чтобы они не поняли, что я единственный свидетель, способный раскрыть преступление. Прошу вас дать приказ об освобождении этой женщины.

Прокурор Маня с некоторым удивлением смотрел на него; отметил его возбуждение, лихорадочное дрожание рук, дрожь в голосе. Но ничего не ответил, хотя и понял, что адвокат не знает о происшедшей перемене ситуации. Он взял лист бумаги и спросил:

— Ваше имя, фамилия, профессия, адрес?

Пауль Дунка растерянно и немного испуганно отвечал ему. Хоть он и был адвокатом, привыкшим к юридическим формальностям, но почувствовал, что этот сухой ритуал допроса вывел его из положения человека, пришедшего откровенно высказаться, и поставил на одну доску с обвиняемыми.

— С каких пор вы знаете Лумея Иона, то есть Карлика, и в каких были с ним отношениях?

— Я его знаю больше года и был его юрисконсультом.

— Были ли с ним в ссоре, споре или конфликте?

— Нет, никогда, всегда был с ним в наилучших отношениях.

— Что заставило вас обратиться в прокуратуру?

— Желание открыть все, воспрепятствовать несправедливости.

— Изложите факты, свидетелем которых вы были, — сказал наконец Маня и приготовился записывать показания.

Пауль Дунка сбивчиво стал рассказывать все, начиная с утра предыдущего дня.

— Вы отдаете себе отчет в том, что обвиняете себя в соучастии в предумышленном убийстве? — спросил его Маня.

— Меня это не интересует, — сухо ответил Пауль Дунка и впервые присмотрелся к своему собеседнику. «Какая у него птичья голова», — подумал он и умолк на минутку. Не было никакого смысла рассказывать дальнейшее. Он только спросил:

— Где та женщина, жена Стробли?

Маня смотрел на него и думал, стоит ли отвечать. Перед ним человек в крайне нервном состоянии, все его мысли вертятся вокруг той невинной женщины. Под влиянием навязчивой идеи он многое упустит и даже не будет стараться защищаться. Нет, как бы там ни было, сказать надо. И он решил сообщить ему правду:

— Вчера вечером ее освободили.

— После того как выжали из нее все, что хотели?

— Нет, будьте спокойны. Прошу вас продолжать свои показания. Как юрисконсульт Лумея Иона, вы, безусловно, были в курсе его операций. Что вы можете рассказать нам об этом?

— Мне известны все его операции или по крайней мере — главнейшие.

— Вы знаете и остальных членов банды?

— Да. Всех более или менее значительных.

Маня открыл ящик стола и вытащил оттуда несколько листов бумаги. Протянул их Паулю и сказал:

— Прошу вас написать все, что вы знаете. Таким образом вы облегчите свое положение.

— Не хочу ничего облегчать. Задача моя не в этом. Я ищу правосудия.

— Как вам угодно! Пишите правду, и только правду.

Пока Пауль корпел над листом бумаги и с трудом пытался составить первую фразу, Маня вышел из кабинета и позвонил префекту:

— Господин префект, ко мне явился странный свидетель, который в курсе всех дел банды и намерен рассказать все. В некотором роде советник Лумея Иона, а пожалуй, и сообщник.

— Струсил и хочет выпутаться? — спросил Григореску.

— Возможно. Но не очень-то старается спасти свою шкуру. Я обратил его внимание на то, что он оговаривает себя, а он ответил, что это не важно. Сидит сейчас и пишет показания.

— Вы думаете, у него угрызения совести?

Прокурор Маня не знал, что ответить. Поведение Пауля интересовало его в сугубо утилитарном плане. Все же, кажется, его мучают угрызения совести, он взял на себя защиту этой женщины и потрясен убийством Стробли. Но прокурор не посчитал это столь важным, чтобы сообщить префекту. Он лично не питал никаких чувств к этому странному адвокату, кроме легкого презрения, близкого к безразличию. Важно другое. И он ответил префекту: