Половина желтого солнца - [18]

– Еще чуть-чуть! – Оланна пробежала пальцами по курчавым волосам на его груди, но он чмокнул ее, поднялся и стал искать белье.

Оланна нехотя оделась и вышла в гостиную.

– Друзья мои, друзья! – Оденигбо сделал широкий жест: – А вот и та самая Оланна!

Женщина, которая настраивала радиолу, обернулась и взяла Оланну за руку.

– Приятно познакомиться, – сказала она. На голове у нее красовался ярко-оранжевый тюрбан.

– Взаимно, – улыбнулась Оланна. – Вы, должно быть, Лара Адебайо?

– Верно, – кивнула мисс Адебайо. – Оденигбо нам не сказал, что вы неразумно хороши собой.

Оланна запнулась в секундном замешательстве.

– Сочту за похвалу.

– Какой правильный английский, – пробормотала мисс Адебайо с сочувственной улыбкой и вернулась к радиоле. Подтянутая, с прямой спиной, которая в жестком оранжевом платье с набивным рисунком казалась еще прямее, она явно привыкла задавать вопросы, а не отвечать на них.

– Океома, – представился мужчина с нечесаной шевелюрой. – Я думал, подружка Оденигбо – обычная смертная, он не предупредил, что вы русалка.

Оланна засмеялась, а в душе была благодарна Океоме за теплоту в голосе и за то, как он удержал ее руку в своей чуть дольше, чем положено. Доктор Патель смущенно проговорил: «Очень приятно с вами познакомиться». Профессор Эзека пожал ей руку, но, услышав, что диплом у нее по социологии, а не по одной из «серьезных» наук, пренебрежительно кивнул.

Угву подал напитки. Глядя, как Оденигбо подносит к губам бокал с бренди, Оланна невольно представила, как эти губы совсем недавно сжимали ее сосок, и сладкая боль пронзила ее тысячей иголочек. Скорей бы гости разошлись…

– Как известно, великий мыслитель Гегель назвал Африку страной детства человечества, – напыщенно сообщил профессор Эзека.

– В таком случае таблички «Детям и черным вход воспрещен» в кинотеатрах Момбаса развешивали почитатели Гегеля, – хохотнул доктор Патель.

– К Гегелю нельзя относиться серьезно. Вы вчитайтесь в него, он весьма и весьма забавен. Однако и Юм, и Вольтер, и Локк воспринимали Африку точно так же, – сказал Оденигбо. – Понимание величия зависит от того, откуда ты родом. Вот когда у израильтян спросили их мнение о деле Эйхмана[36], один ответил, что не понимает, как мог кто-то считать нацистов великими. Но ведь кто-то же считал, разве нет? И до сих пор считают! Люди не осознают, что если бы Европа всерьез воспринимала Африку, то не было бы Холокоста. А значит, не было бы и Второй мировой!

– То есть как? – не поняла мисс Адебайо, поднеся к губам бокал.

– Да это же очевидно. Все началось с гереро[37]. – Оденигбо говорил все громче, а Оланна вспоминала, как совсем недавно они расшумелись в его спальне и как он потом смеялся: «Если мы будем так шуметь и ночью, разбудим беднягу Угву».

– Опять ты за старое, Оденигбо, – сказала мисс Адебайо. – По-твоему, если бы белые не истребили гереро, не было бы и Холокоста? Не вижу связи.

– А связь налицо! Изучение рас белые начали с гереро, а закончили евреями. Вот вам и связь!

– Твой довод яйца выеденного не стоит, и вообще ты софист. – Мисс Адебайо с презрительным видом осушила бокал.

– Но от Второй мировой была и своя польза, нет худа без добра, как говорится, – вставил Океома. – Мой дядя, брат отца, сражался в Бирме и вернулся мучимый одним-единственным вопросом: почему ему никто раньше не сказал, что белый человек не бессмертен?

Последовал дружный хохот. Казалось, будто один и тот же разговор повторялся на разные лады уже в тысячный раз и все знали, когда смеяться. Смеялась и Оланна, но ей почудилось, что смех ее на фоне остальных звучал по-иному, резче.

Прошло недели три. Оланна начала вести курс «Введение в социологию», вступила в университетский клуб, играла с другими преподавателями в теннис, подвозила Угву до рынка, гуляла с Оденигбо, записалась в благотворительное общество при церкви Святого Петра и понемногу начала привыкать к друзьям Оденигбо. Тот со смехом уверял, что Океома и Патель влюблены в нее по уши – Океома охотно читал свои стихи, где богини будто списаны с нее, а доктор Патель так и сыпал историями из своей жизни в Макерере, где он представал благородным рыцарем науки.

Доктор Патель ей нравился, но особенно симпатичен был Океома – его нечесаные патлы, жеваная одежда и пылкие стихи. К тому же она сразу заметила, что Оденигбо неизменно прислушивался к суждениям Океомы, называя их «голосом поколения». Ей непонятен был профессор Эзека с надменной хрипотцой в голосе и молчаливой уверенностью в своей правоте. Настораживала ее и мисс Адебайо. Было бы проще, если бы та ревновала, но мисс Адебайо, похоже, не считала Оланну достойной соперницей: держит себя не как ученая дама, слишком уж хорошенькая, а английское произношение точь-в-точь как у угнетателей. Оланна ловила себя на том, что при мисс Адебайо больше говорит, отчаянно пытаясь выдать что-нибудь умное: что Нкрума[38] стремится заправлять всей Африкой; что со стороны США несправедливо требовать убрать советские ракеты с Кубы, когда в Турции находятся их собственные; что Шарпвилль – лишь вопиющий пример из жизни Южной Африки, где каждый день гибнут сотни черных. При этом Оланна отдавала себе отчет, что ее суждения не блещут новизной, и подозревала, что мисс Адебайо это известно, ведь стоило Оланне вступить в разговор, как мисс Адебайо тянулась за журналом, подливала себе в бокал бренди или выходила в туалет. В конце концов Оланна сдалась. Наверняка мисс Адебайо догадывалась о ее неуверенности, страхах. Но не каждый способен, глядя вам в глаза, хладнокровно сказать, что вы «неразумно хороши собой».