Половина собаки - [31]
Ну и балда же я! И как только это не пришло мне в голову! Но еж, по-моему, замечательно выглядел и считался по легенде самым сильным зверьком в Эстонии.
— Это и ежу ясно, — сказал я, засмеявшись. — По-моему, барышня Сийль иногда стесняется своей фамилии. Особенно когда наши ребята, случается, кому-нибудь желают: «Чтоб тебе на ежа сесть!» Но по сути дела, это она зря переживает.
— Да, по-моему, было бы очень здорово, если бы моя фамилия была, например, Коэр[7], - поддержал меня Мадис. — Мадис Коэр — звучит гордо, под этим именем можно стать, например, знаменитым яхтсменом. Во всяком случае, звучит гораздо короче и звонче, чем Мадис Поролайнен. Я бы ничуть не сердился, если бы кто-нибудь сказал: «Кто собаке хвост поднимет, если не она сама!» Надо отучить девчонку от этого комплекса, прежде чем он станет у нее привычкой. Ну, до свиданья, завтра утром в шесть перед коровником!
— Погоди, Мадис…
У меня на сердце все еще что-то свербило.
— Знаешь… такое дело… нам, пожалуй, больше не удастся спрятаться от зубного врача там, в каморке за залом. Директор уже знает, и власти тоже… Я был вынужден объяснить, как спасся из каморки со своим ключом.
Но Мадис не стал ни упрекать, ни ворчать, что я выдал нашу общую тайну.
— Ха! — сказал Мадис. — Знаешь, и пора уже, давно пора: у меня в одном коренном зубе такое дупло, как кратер Везувия, полбулочки за шестнадцать коп помещается и сто граммов «Детской колбасы» впридачу. Самая пора позволить врачу запломбировать его половиной килограмма замазки, а то я больше никогда не смогу наполнить свой желудок!
Я смотрел Мадису вслед, пока он не исчез в ольшанике. Слышны были только звуки, издаваемые поломанным велосипедом: щелк, щелк… Ему придется так катить до самого дома. И я подумал: «До чего же все-таки хорошо, если у тебя есть настоящий, истинный друг, который возьмет тебя на пастбище, вызовет милицию спасать тебя и даже готов принести сам такую жертву, на какую далеко не все мальчишки способны — добровольно позволит запломбировать свой коренной зуб!»
Но этажом выше меня ждали Леди и мама, которая, похоже, испекла оладьи… В отношении их у меня «верхнее обоняние»!..
ЛЕТО ПЕСТРОЙ БАБОЧКИ
Я сидела на большом сером камне, положив подбородок на колени и обхватив их руками. Кто выдумал фразу «счастливое детство»? Наверное, какой-нибудь очень старый и очень несчастный человек… Сейчас я хотела быть старой или хотя бы взрослой, которая может приходить и уходить когда угодно и куда угодно. Ушла бы очень далеко — туда, где меня никто не знает, и ушла бы сразу! Вернулась бы лет через двадцать, а может, не вернулась бы никогда…
Вода тихонечко плескалась о камень, озеро блестело и переливалось розовым, голубым и желтым, словно в нем полоскали тысячи кисточек из-под акварельных красок. Поодаль в камышах шебаршилось семейство уток. Родители-утки время от времени спорили о чем-то на своем утином языке. Может быть, они обсуждали проблему воспитания своих детей…
И вдруг я представила себе, как в космосе вращается планета Земля: зеленый, голубой, желтый шар, который до того огромен, что маленькое зарастающее озеро Лауси ничего для него не значит, а уж этот серый валун, на котором сидит десятилетняя девчонка, и подавно. Было такое ужасное, грустное чувство одиночества, что хотелось сочинять стихи, кричать или плакать. Но плакать я была больше не в состоянии — слезы кончились. Кричать было неловко, совсем неподалеку виднелся маленький желтый дом, в котором жила семья художника Сунилы. Что бы они там сказали, если бы услыхали, как я ору ни с того ни с сего? Подумали бы небось, что Тийна спятила. Сочинять стихи о том, что я чувствовала сейчас, не получалось. Настоящие поэты, наверное, умеют превращать грусть в стихи, — скажем, так: «Пламенеет озеро на заре и сверкает как золото…»
О грусти в том стихотворении вроде бы ничего не говорится, и, однако же, когда читаешь его, становится грустно. Но как должна писать стихи та, которую никто не любит, даже ее собственная мать? И отец у нее не родной, и ее дразнили раньше и скоро опять начнут дразнить «Водка-Тийна»…
За все свое «счастливое детство» я была счастлива лишь один год. И сегодня это прекрасное время вдруг кончилось. А ведь могло бы оно продлиться хотя бы до Нового года, или хотя бы еще две недели — до моего дня рождения — мог бы задержаться со своим приходом этот сегодняшний недобрый день.
Сегодня утром мы всем классом поехали в Карилу. И я ведь очень хотела поехать туда вот так, как сегодня: празднично одетая и хорошо причесанная, сидя в автобусе рядом со своей соседкой по парте, которую зовут Пилле. Мне хотелось поехать в Карилу и показать Карилаской школе, что я не глупая, грязная и ленивая девчонка, как, похоже, они все там думали, что я не Золушка, но даже если и была ею, то теперь обратилась в принцессу. Правда, у меня не было ни кареты из тыквы, ни лошадей, в которых превратила мышей добрая фея, ни самой доброй феи, но был дядя Эльмар, муж моей мамы, которого я все никак не могу назвать отцом, — честный и порядочный работяга. «Если они там, в Кариле, станут спрашивать, как нам живется в Майметса, немного преувеличу, — решила я утром, — скажу, что у меня целых две свои комнаты, хотя уже то, что у меня одна-единственная
