Полоса отчуждения - [49]

— Так приходи ко мне футбол смотреть! — уговаривал Борис. — Ты что, все-таки событие-то вон какое — раз в четыре года!

Леонид Васильевич опять его озадачил: отрицательно покачал головой.

Он уже врыл в землю между яблонями столик, когда Борис Пикулев выскочил на крыльцо:

— Гол забили! Наши!

— Да ну! Что-то невероятное. А не наоборот? — усомнился Леонид Васильевич.

Борис исчез, но через минуту выскочил снова:

— Леня! Два — ноль в нашу пользу!

— Во дают!.. Наверно, телевизор врет.

— Но почему! — возмущенно вскричал Пикулев.

— Наши же не умеют забивать.

— Да ты посмотри иди!

Борис опять исчез.

«Выдержка, однако», — подумал я, одним глазом глядя на экран с прыгающими фигурками футболистов, другим — в огород Овчинниковых.

Когда сбоку от стола выросла первая скамеечка, Пикулев выскочил снова:

— Три — ноль!

— Три — ноль? — подивился Леонид Васильевич. — Они, чего доброго, и до четырех догонят.

Когда в Мексике «догнали» до шести — ноль, он решил, глядя на радостного Пикулева:

— Так дальше продолжаться не может. Вдруг наши доберутся до финала, а я это историческое событие провороню! Придется покупать телевизор.

— Конечно, покупай!

— Как ты на это смотришь? — спросил Леонид Васильевич у жены.

— Леня, без телевизора не жизнь, а мука. Живем тут с одними ушами, без глаз.

— Все решено, заметано.

А столик под яблонями уже стоял в окружении ладненьких скамеечек.

— В домино играть? — спросил Борис.

— Самовар будем ставить!

И самовар нашелся, кстати сказать, у матери на чердаке: Нина его, помятый и позеленелый, отчищала у крыльца кирпичным порошком.

Мать, однако, посматривала недовольно и как бы сторонилась и того, и другого дела.

…Соседи явились на новую лавочку перед палисадником в тот же вечер. Нина с Леонидом Васильевичем на закате ушли гулять на берег Волги, так что о них говорили не таясь.

— Ишь, какие у тебя работники-те! — хвалила Валерьяновна. — Только стукотня стоит! То дрова, то крышу, то еще чего. А мой трутень…

— Чего уж, каждый день по обновке, — это голос Тани Пикулевой. — И газ провели, и изгородь поставили, и даже вот скамеечки эти сделали…

— Дак им тут уж больно хорошо, — отвечала хозяйка довольно сурово. — Заместо дачи…

— Стараются, Насть! — голос бабы Оли.

— А внучат-то у них нету? — тоненько спросила баба Нюта.

— Дурачье дело нехитрое, заведутся и внучата, — сказал незнакомый старушечий бас.

— Как ни гляну, — это опять баба Оля, — все работают, работают! Ишь, думаю, как они об матери-то!.. Заботнички.

— Чай, не для меня, для себя стараются, — сказала хозяйка лавочки и палисадника и всего прочего, о чем шла речь.

Должно быть, такое заявление вызвало общий интерес.

— Ну как же! — решила уточнить Валерьяновна. — Твой дом, твой огород… Значит, для тебя.

— Что же я, сто лет буду жить? Помру — все им останется. Чай, они не глупые, понимают. Вот и стараются.

— Нынче все до огородов-то охотники, — добавил грубый голос; я выглянул — у кого это такой бас? — оказалось, с соседней улицы старуха; я ее не знаю, она впервые пришла.

— Нынче огороды-то в цене, — подтвердила мать. — Плохо ли им тут! Вон какой сад, все только любуются: тут тебе и ягодки, тут и яблочко!

— А то бы они старались! Как же, держи карман! — уверенно заявил бас.

Еще один незнакомый голос:

— Вон мои: пока не было своего дачного куперативу, то и дело к матери бегали. А теперь в куперативе, так и носа не кажут.

— Ну, разве сравнишь! — возразила Анастасия Сергеевна, перебивая собеседницу. — То ли на дачном участке, то ли здесь. Тут ить попросторнее и земля-то убихожена. Они у меня и поработают и отдохнут, и чайку попьют, и поедят. Мать-то все для них, матери-то ничего не жалко. Плохо ли им!..

Я закрыл окно, прибавил звуку телевизору, но передача была не из интересных, пришлось выключить. Тогда я открыл окно в другую сторону, на реку, и мне стал слышен разговор гуляющих на берегу.

— На втором этаже, Леня, живет очень красивая девочка. Знаешь, про нее мне рассказала Таня Пикулева: девчушка эта родилась преждевременно, то есть мать не доносила ее целых три месяца и она появилась на свет шестимесячной. Вес у нее был при рождении — полтора килограмма! Представляешь?

— Что ты говоришь!

— Да.

— Полтора килограмма… Как же она выжила?

— Не знаю. У нее не было даже глотательного инстинкта, она не могла брать материнскую грудь. Ее выкормили через трубочку…

— Полтора килограмма!.. И надо же, осталась жива… да еще такая славная.

— Она, Леня, строит мне глазки. Должно быть, догадывается, что я учительница.

— Ты — бывшая учительница. Еще неизвестно, найдется ли для тебя в Москве подходящее место.

— Неважно. Я думала, что эта малышка осенью пойдет в школу, но, оказывается, она заканчивает первый класс. И представь себе, отличница! Так что у нас с нею на этой почве взаимная симпатия.

— Она чувствует, что нравится тебе, вот и все. Люди любят, когда их люди любят.

— Еще я заметила, что у нее со своим папочкой великая дружба.

— А с мамой?

— С мамой любовь, и только. А тут любовь и дружба одновременно. Послушай, может, и у тебя с матерью раньше было то же, но ты забыл?

— Я не забыл…

— Или у вас как в «Тарасе Бульбе»: «Любит и зверь свое дитя, но это не то, братцы!» Так, да?