Полный порядок, Дживз! - [30]

— Так мучается, вы даже представить себе не можете. Не спит, не ест, только о вас и думает. И самое паршивое, что оно — это сердце — никак не может взять себя в руки и объяснить вам, что к чему, потому что ваш профиль нагнал на него страху. Стоит ему — сердцу — посмотреть на вас сбоку, и оно тут же теряет дар речи. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь.

Я услышал, как в её горле что-то булькнуло. Не стану утверждать, что она посмотрела на меня с тоской во взоре, но могу поклясться, глаза у неё были на мокром месте.

— Одолжить вам носовой платок?

— Нет, спасибо. Я в порядке.

Хотел бы я сказать про себя то же самое. Честно признаться, я потратил столько душевных сил, что совсем ослаб. Не знаю, что испытываете при этом вы, но когда мне приходится вести разговор на душещипательные темы, у меня начинается дрожь в коленках. К тому же я чувствую себя крайне неловко и становлюсь мокрым как мышь.

Помню, как-то я гостил у тёти Агаты в её херефордширском поместье, где меня подловили и заставили сыграть роль короля Эдуарда IV, который прощался со своей девицей, — кажется, её звали Розамундой. Пьесу играли в благотворительных целях, для оказания помощи «Нуждающимся дочерям духовных лиц», и средневековый диалог был настолько откровенным (в те времена лопату называли лопатой, если вы меня понимаете), что под конец я нуждался в помощи куда больше, чем любая из вышеупомянутых дочерей. На мне сухой нитки не было.

По правде говоря, сейчас я чувствовал себя не лучше. Моя vis-a-vis несколько раз икнула, открыла рот, явно собираясь заговорить, и я сосредоточился, пытаясь не обращать внимания на рубашку, прилипшую к телу.

— Прошу вас, ни слова больше, мистер Вустер.

Если девица думала, что я собираюсь продолжать разговор на эту тему, она глубоко заблуждалась.

— Я прекрасно вас поняла.

Давно было пора. Но всё хорошо, что хорошо кончается.

— Да, я вас поняла. Я была бы глупышкой, если б сделала вид, что не понимаю, о чём вы говорите. Знайте же, мистер Вустер, я разгадала вашу тайну ещё в Каннах, когда вы робко стояли рядом со мной и молчали, хотя ваши глаза говорили яснее всяких слов.

Если бы акула Анжелы укусила меня за ногу, вряд ли я подпрыгнул бы выше, чем сейчас. Я настолько близко к сердцу принял интересы Гусика, что совсем упустил из виду двусмысленность своего положения. Мне даже в голову не пришло, что она подумает, будто я говорю о себе. Ручейки пота, стекавшие мне за шиворот, превратились в ниагарский водопад.

Моя жизнь висела на волоске. Я имею в виду, я не мог пойти на попятную. Если девушка решила, что мужчина делает ей предложение, и на основании этого вцепилась в него как клещ, он не может расхохотаться ей в физиономию и заявить, что просто пошутил и скорее повесится, чем возьмёт её в жены. Ему надо стиснуть зубы и подчиниться своей судьбе. А одна мысль о том, что мне придётся жениться на особе, которая сообщала всем кому не лень, что звезды рождаются, когда феи сморкаются, или как там она сказала, наводила на меня суеверный ужас.

Медлин продолжала развивать свою мысль, а я стоял, сжав руки в кулаки с такой силой, что у меня побелели костяшки пальцев. Вместо того, чтобы сразу объявить мне приговор, она тянула кота за хвост, не замечая моих мучений.

— Да, мистер Вустер, я видела, как в Каннах вы день за днём безуспешно пытались высказать мне свои чувства. Девушку невозможно обмануть, мистер Вустер. А затем вы последовали за мной сюда, и я весь вечер ловила на себе ваш немой, полный мольбы взгляд. Вы дождались сумерок, пригласили меня погулять и сейчас стоите передо мной, пытаясь пересилить свою робость и подыскать нужные слова. Ваши чувства делают мне честь, мистер Вустер. Но, увы:

Это слово подействовало на меня как один из коктейлей Дживза. Мне показалось, я проглотил состав из вустерширского соуса, красного перца и сырого желтка (хотя, хочу вам напомнить, я убеждён, Дживз кладёт туда что-то ещё и держит это в строжайшем секрете), после чего родился заново. У меня словно гора с плеч свалилась. Всё-таки мой ангел-хранитель не дремал, стойко отстаивая мои интересы.

-:боюсь, это невозможно.

Она помолчала, вздохнула и повторила:

— Да, невозможно.

Я так радовался своему чудесному избавлению, так ликовал в душе, что до меня не сразу дошло, что моё молчание могло показаться ей странным.

— Конечно, конечно, — торопливо сказал я.

— Мне очень жаль.

— Нет, нет, ничего страшного.

— Так жаль, что не передать словами.

— Да ну, бросьте. Всё в порядке.

— Если хотите, мы будем друзьями.

— Давайте.

— Не надо больше говорить об этом, ладно? Пусть это останется нашим маленьким секретом, который мы будем хранить и лелеять всю жизнь.

— Вот именно. До гробовой доски.

— Как нежный хрупкий цветок, который никогда не увянет.

— Само собой. Зачем ему вянуть?

Наступило довольно продолжительное молчание. Она смотрела на меня с жалостью, словно я был слизнем, случайно попавшим ей под каблук, а я не знал, как бы поделикатнее объяснить, что Бертрам не собирается выть на луну, а совсем даже наоборот, готов визжать от восторга. Но, сами понимаете, такое не скажешь, поэтому я стоял молча, всем своим видом стараясь показать, какой я храбрый.