Полный порядок, Дживз! - [27]

Он рассмеялся каким-то потусторонним смехом.

— Понятно. Не беспокойся, мне было не до еды.

— Да, я заметил, за обедом ты ни к чему не притронулся. Замечательно. Так держать.

— Что тут замечательного? Всё это впустую, Берти. У меня никогда не хватит духу сделать ей предложение. Даже если на всю оставшуюся жизнь я сяду на хлеб и воду, у меня язык не повернётся объясниться ей в любви.

— Но, прах побери, Гусик, посмотри вокруг! Сплошная романтика. Мне кажется, дуновение ветерка, шорох листвы подскажут:

— Мне всё равно, что тебе кажется. Я не могу.

— Да ну, брось!

— Не могу. Она такая неприступная, такая далёкая.

— Глупости.

— Нет, не глупости. В особенности, если посмотреть на неё сбоку. Ты когда-нибудь смотрел на неё сбоку, Берти? На её благородный, строгий профиль? Сердце замирает.

— Ничего подобного.

— Нет, замирает. Я смотрю и не могу вымолвить ни слова.

Он говорил с глухим отчаянием в голосе, а его упадническое настроение и нежелание взять себя в руки и показать, на что он способен, произвели на меня такое впечатление, что, честно признаться, я растерялся. У меня даже мелькнула мысль, что эту рыбину в человеческом облике только акула исправит. Затем меня в очередной раз осенило. С присущей мне находчивостью я в мгновение ока сообразил, как нужно поступить, чтобы этот Финк-Ноттль прекратил валять дурака и, засучив рукава, взялся за дело.

— Надо её растормошить, — сказал я.

— Надо: что?

— Растормошить Медлин. Смягчить её сердце. Подготовить к неизбежному. Провести предварительную работу по поимке её в сети. Я предлагаю следующую программу действий, Гусик: сейчас я возвращаюсь в дом, хватаю Бассет под жабры и вытаскиваю на прогулку. Потом я завожу с ней разговор о разбитых сердцах и намекаю, что одно из них томится неподалёку. Я не пожалею красок и опишу, как это самое сердце мучается, гибнет, стоит на краю пропасти, ну, и всё такое прочее. Затем, минут через пятнадцать, появляешься ты, и, можешь не сомневаться, к этому времени девица растает, как воск. Она наверняка обрыдает тебе всю жилетку и сама кинется в твои объятия. Тебе только и останется, что прижать её к своей груди.

Помнится, когда я учился в школе, меня заставили вызубрить поэму про одного типа, Пиг-как-там-его, который, само собой, был скульптором и поэтому сделал из камня статую девушки. Так вот, представьте себе, однажды утром она вдруг взяла и ожила. Статуя, я имею в виду. Думаю, бедный малый долго не мог оправиться от потрясения, и не удивлюсь, если его всю жизнь мучили по ночам кошмары. Но я веду свой разговор не к этому. Если мне не изменяет память, в поэме были следующие строки:

Движенье. Вздох. И вот она

Уж жизнью сладостной полна.

Так вот, всё это я рассказал к тому, что, глядя сейчас на Гусика, невольно вспомнил эти две строки. Бедолага изменился, как увядший цветок после поливки. Лоб его разгладился, глаза загорелись, потеряв рыбье выражение, и он посмотрел на слизня, который всё ещё продолжал ползти по листу, не с тоской и печалью, как прежде, а с воодушевлением во взоре.

— Я понял. Ты хочешь вроде как протоптать мне тропинку.

— Верно. Я подготовлю почву, а дальше тебе и карты в руки.

— Но, Берти, это гениально! Совсем другое дело!

— Только не забудь, что тебе тоже придётся попотеть. Не вздумай сидеть сложа руки. Встряхнись и начинай её умасливать, как можешь, или все мои труды пойдут насмарку.

Он несколько увял и поразительно быстро вновь стал похож на дохлую рыбину. Из груди его вырвался то ли крик, то ли всхлип.

— Да, но о чём мне с ней разговаривать?

Я напомнил себе, что мы вместе учились в школе, и сдержался.

— Послушай, я только что всё тебе разжевал и в рот положил. Для влюблённых существует тысяча тем. Выбирай любую. Ну, скажем, говори о закате.

— О закате?

— Вот именно. Половина твоих знакомых, поговорив с девушками о закате, женились на них, даже не успев опомниться.

— Но что можно сказать о закате?

— Да что угодно. Вот, например, на днях Дживз, выгуливая собаку в парке (дело было вечером, и я встретил его по пути домой) сказал: «Мерцающий пейзаж тускнеет на глазах, сэр, торжественный покой распространяя». Здорово у него получилось, так что можешь воспользоваться.

— Какой пейзаж?

— Мерцающий. Малярия, евнух, рак, цыпки:

— Мерцающий? Да, неплохо. Мерцающий пейзаж: Торжественный покой: Совсем неплохо.

— Затем признайся ей, ты часто думаешь, что звёзды — это гирлянда из маргариток, сотворённая Всевышним.

— Я так не думаю.

— Надеюсь, нет. Зато она так думает. Ты сразишь её наповал. Она сразу поймёт, что вы родственные души.

— Гирлянда из маргариток?

— Сотворённая Всевышним. А затем поведай ей, что, когда наступают сумерки, тебя одолевает печаль. Знаю, ты сейчас заявишь, никакая печаль тебя не одолевает, но, когда будешь разговаривать с Медлин, она должна тебя одолеть, и точка.

— Почему?

— Именно этот вопрос задаст тебе Медлин, и тебе надо этим воспользоваться. Потому, ответишь ты, что твой удел — одиночество. Потом вкратце опиши, как ты проводишь вечер за вечером в своём линкольнширском поместье, тоскливо бродя по лужайкам и не находя себе места.

— Обычно я сижу в гостиной и слушаю радио.