Полнолуние - [58]

— У, бессовестная, — сказала ей вслед Семеновна, загораживаясь от брызг.

Елена позавидовала полноте Варвары, сняла платье, легла на горячий песок, разбросав свои длинные ноги и закинув за голову руки. До чего же досужи хуторские бабы! Все им нужно знать, всюду они суют свой нос. Ну и пусть намекают, пусть подшучивают! Она им не откроется, ничего не скажет.

— А вы знаете, бабоньки, в хуторе Веселом сестра у брата объявилась, — сказала Семеновна и почему-то посмотрела на Елену.

— У кого же?

— У Матвея Стрельникова.

— Что ты мелешь! У него сестра в неметчине погибла.

— А вот не погибла, объявилась.

— Ну и брехать ты мастерица, Семеновна!

— Да что тут удивительного, ей-богу! — сказала Нюра. — Почитайте газеты. Сейчас только об этом и пишут. То родители разыскали детей. То дети родителей. Недавно я читала: пятнадцать лет мать не видела свою дочь, в концлагере их разлучили, думала, уже в живых нет, а дочь ее здорова, да какая красавица выросла, живет в Польше, замужем. Воспитывалась у приемных родителей. Все вместе и приехали к нам в Россию. Сколько слез, сколько радости было!

— Неужто через столько лет встретились?

— Вот чудеса-то!

— Посмотреть бы на Стрельникову сестру.

— Слушайте вы эту Семеновну! — сказала Варвара, склонив голову набок и выжимая из волос воду. — Все она перепутала. Это к секретарю Бородину бывшая жена Лида из Москвы приехала, вся расфуфыренная, и вагон барахла с собой приволокла.

Варвара, заметив, как смутилась, зарделась Елена, повеселела, даже сама покраснела от удовольствия.

— Да ну! — загомонили бабы, и пошли тут суды-пересуды. Бабы говорили как бы между собой, но Елене казалось, что это всё для нее.

После купанья лугом двинулись в хутор, отряхивая и вороша на ходу влажные волосы, вытирая мокрые лица косынками. Ноги по колено утопали в разнотравье. Подходило время второго укоса.

— Девчата, а цветы нынче какие!

— А ромашки сколько! А чебреца! — раздались отовсюду возгласы.

— Давайте венки плести.

— Старые мы для этого. Вот ежели только Семеновне увенчать голову, она у нас еще в девках ходит.

Женщины, смеясь, разбрелись по лугу. Тонкая белая полоска тумана, выползшая из приречных садов, надвое пересекла стог сена, и верхняя его часть шапкой повисла в воздухе. Из-под куста две крупные ромашки с любопытством смотрели на Елену желтыми глазами в лепестках ресниц. А дальше все было покрыто желто-белым цветом. Елена нарвала целую охапку ромашек и увидела нежно-голубые незабудки. Попались и красные маки с непрочными, осыпавшимися от порывов ветра лепестками, и даже семейка мраморно-белых тюльпанов, время которых уже прошло. На лугу, под увеем подступившего вплотную сада, словно вновь расцвела весна. Елена обрадовалась редким в это время года цветам, рябило в глазах от красок. Букет получился пестрый, в него попал и ворсистый, мягкий, как пух, шалфей, и одуванчик, и львиный зев, и пахучая мята. Елена сидела в траве, вытянув ноги, перебирая в подоле платья цветы. А что, если сейчас заявиться к Бородину? Мысль эта показалась дерзкой и заманчивой. Кто же все-таки приехал к нему? Неужто на самом деле объявилась жена из Москвы? Но в это не верилось. Врет, наверное, Варвара, все старается чем-нибудь досадить.

Дома Елена рассыпала цветы на столе и никак не могла от волнения подобрать букет. Бросила, стала переодеваться.

За окном, в палисаднике, негромко постанывал Филипп Артемович, он долго пролежал в постели и лишь второй день как стал выходить во двор.

— Ты куда? — спросил он, когда Елена спускалась по ступенькам крыльца.

— Варвара говорит, что к секретарю Бородину бывшая жена Лида из Москвы приехала… Дядя, что с вами?

Филипп Артемович как сидел на скамейке, так и обмер, сделался белее стены и зашарил в воздухе руками, точно слепой искал опоры.

— Да что с вами, дядя? На вас лица нет! Я вам сейчас воды принесу.

— Не… не… не может быть.

— Что не может быть?

— Не может быть, чтобы Лида…

— Да все говорят.

— Не может быть! — сказал Филипп Артемович, немного оправившись. — Иди, иди узнай, потом мне расскажешь. А я пойду полежу, весь день плохо мне сегодня.

Елена, поддерживая Филиппа Артемовича под руку, осторожно повела в комнату. Совсем он оплошал. В теле никакой силы, руки повисли плетями. Под глазами синие тени…

Букет цветов она забыла на столе и по дороге в райцентр воображала разные сцены при встрече с Бородиным. То он захлопнет перед нею дверь, как перед чужой, не сказав ни слова, то вместе с женой посмеется над ее растерянным видом. Она ускорила было шаг и вдруг остановилась как вкопанная: стоит ли идти к Бородину?.. Как со дна пруда потревоженные затонувшие листья, в памяти всплывали давние разговоры, мысли, впечатления. Она почему-то вспомнила приезд в город Филиппа Артемовича, вспомнила, как ей было тогда неудобно. Мужичок в сапогах, потертом рыжем пальто, шапке-ушанке, плохо выбритый, и высокая, с благородным лицом и тонкой фигурой, модно одетая девушка. Мужичок смотрит на нее с благоговением, радуясь, что у него такая красивая дочь, и в то же время чего-то стесняется. Дочери тоже неловко, оба больше молчат, чем разговаривают. Филипп Артемович спросит что-нибудь несущественное, и Елена без интереса ответит. Теперь она думает об этом, стыдясь, жалея Филиппа Артемовича, и боится, что вот так же свысока посмотрит на нее Бородин и она рядом с ним будет робеть, молчать. И ее давнее предчувствие, как во время болезни Никиты нефритом, оправдается.