Полнолуние - [35]

Сайкин остался в хуторе, не ушел с «освободителями». «От своей судьбы не убежишь. А я кругом виноватый. Что будет, то будет», — думал он, со дня на день ожидая ареста, разбирательства. Но ему помог случай. В доме Чопа на ночь остановились артиллеристы. Офицер с восхищением оглядел Сайкина с ног до головы.

— Да ты, парень, родился для артиллерии! Давай ко мне в батарею! Зачем тебе ждать вызова в военкомат? Смотри, еще в пехоту направят.

Но Сайкина не нужно было уговаривать. Он вдруг увидел возможность разом покончить с прошлым и настоящим и той же ночью ушел из хутора с передовыми частями.

А когда вернулся с войны, то взял на воспитание девочку, которую нашел в подвале. Что сталось с Лидой, он узнал много лет спустя. Дошли до хутора слухи, что она живет в большом городе, стала большим человеком. Сайкину было приятно от того, что он любил такую женщину, и грустно сознавать, что его усилия связать с ней судьбу были напрасны: лыко с веревочкой не вяжется.

Время постепенно затушевало прошлое. Земляной бугорок да грустные воспоминания — все, что осталось от семьи Бородиных в хуторе.

И вдруг, точно на погибель, объявился младший Бородин…

Задребезжали стекла. Сайкин вздрогнул, сердце гулко колыхнулось, и кожа на теле вздулась пупырышками, словно в ознобе. Он поднял с подушки голову и увидел бьющегося в окне воробья. «Тьфу, будь ты проклят!» — негромко выругался Сайкин, видя в этом недоброе предзнаменование. На дворе уже было утро, он тяжело встал с постели, взял со стула штаны, но не надел их, а сел на кровать и задумался. Он все ждал откуда-то беды и на почте тайком вскрывал подозрительные письма. Одно письмо совсем недавно очень встревожило. Адресовалось оно Бородину, секретарю райкома, а попало в хутор по недоразумению, где, правда, жило еще несколько семей-однофамильцев. Больше всего смущал конверт из плотной глянцевой бумаги с заглавными красными буквами в левом углу ВНИИФР. Ниже мелким шрифтом — московский адрес. У Сайкина похолодело в животе и в ноги пошла слабость, письмо полетело на пол. ВИИИФР скрывал в себе что-то зловещее.

Сайкин вскрыл конверт, но в письме шла речь про какое-то растение с латинским названием, а ВНИИФР оказался всего-навсего Всесоюзным научно-исследовательским институтом физиологии растений. У Сайкина отлегло от сердца. Но страх остался. Младший Бородин наверняка вынюхивает, собирает факты, но не подает вида, чтобы в один час стереть Сайкина с лица земли. Можно ли было спокойно спать, чувствуя беду где-то рядом?

Из окна он увидел Чопа с арбузом под мышкой, крикнул, чтобы зашел.

— Фу, устал. Арбузы с бахчи отправляю. — Парфен Иосифович тяжело сел на стул.

— Я вот тебя зачем гукнул. — Сайкин не знал, как приступить к щекотливому разговору, и начал издалека: — Видел Бородина?

— Видел, как же!

— Откуда он взялся? Каким ветром его занесло в район?

— По родине затосковал, наверно. Как за сорок перевалит, так и тянет в отчий дом. По себе знаю. Я сразу после войны махнул на Дальний Восток, хотел гам поселиться, да не выдержал…

— Парфен Иосифович, душа у меня ноет, покоя ночью не знаю. И наяву какая-то алала в глаза лезет.

— Что такое?

— Боюсь, Бородин будет мстить. Сживет со света.

— Племянник за дядю не отвечает.

— Вы же свидетель, как я трех немцев уложил за Лиду. Подтвердите в случае чего. С ним она?

— Лида? Да вроде он один приехал.

— Где же Лида? Разошлись?

— Ты его самого об этом попытай. Что ты ко мне привязался?

— Вдвоем придется отвечать.

— А мне за что?

— «За что, за что»! — Сайкин взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. — За то, что немцев водил к девкам! Разберись теперь, через двадцать лет, кто прав, кто виноват.

— Э, куда загнул, Филипп! Никак наложил полные штаны, как только увидел Бородина. Не знал, что ты такой трус.

— Струсишь тут, когда твой враг секретарь райкома… Про меня он спрашивал?

— Спрашивал про Елену. Чья, откуда взялась в хуторе, почему у Сайкина?

— Что ему от Елены нужно?

— Бог его знает. Может, в зятья к тебе набивается, а ты в панику ударился. Эх, кум!

— Чего мелешь! Он Елене в отцы годится.

— Не фунт изюма — секретарь райкома, — продолжал подначивать Чоп, но Сайкин не воспринимал шуток, насупился. Он не понимал, почему ему приходилось брать силой то, что Бородину само шло в руки, до сих пор не мог смириться с тем, что Лида оставалась верной Бородину и тогда, когда того уже могло не быть в живых. В юности завидовал всякому успеху соперника, даже его фамилии, старался ни в чем не уступать и был уверен в превосходстве. А на поверку получилось иначе.

Казалось, Бородин все брал от жизни, а Сайкин трудился в поте лица и влачил жалкое существование. Что он значил, начальник хуторской почты, в сравнении с первым секретарем? Да Бородин скрутит Сайкина в бараний рог, дай только повод.

— Ладно, кум, не журись. Вот я тебя сейчас гарбузлаем угощу![3]

Чоп выкатил на стол темно-зеленый, запотевший, литой, с пролежалым светлым бочком арбуз, только что сорванный на бахче. Арбуз сочно треснул под ножом и развалился на две алые половины с сахаристой, словно заиндевелой сердцевиной. Чоп разрезал ее на две части и одну на конце ножа подал Сайкину: «Не погребуй!» Тот взял равнодушно и ел без аппетита. По руке и подбородку тек розовый сок, но Сайкин не обращал внимания.