Полнолуние - [59]

– Никто не любит детей так сильно, как педофил! – громогласно объявил Треухов.

Возможно эта шуточка сошла бы капитану с рук, не почувствуй он сильное желание освободить мочевой пузырь. Пьяного лектора бережно взяли под руки и отвели в туалет, где он уснул, не сходя с унитаза. Проспал Глеб всего ничего, но о нем успели напрочь позабыть. Однако капитан заявил о своем присутствии таким неожиданным образом, что содрогнулись даже видавшие виды стены школы.

Пробуждению сопутствовала легкая амнезия. Треухов покинул нагретый задницей фарфор и принялся устанавливать свое местонахождение. Он двинулся на шум гулянья и произвел своим появлением даже не фурор, а настоящую панику.

Убеленные сединами ветераны педагогики, их совсем желторотые коллеги сбились в общую кучу в углу зала, и смотрели на капитана так, словно у него на голове выросли ветвистые оленьи рога.

Бог миловал Глеба от такой напасти, но не смог помочь ему в другом: встав с унитаза, капитан забыл вернуть на законное место брюки и трусы.

Прошло несколько роковых минут, прежде чем Треухов понял свою оплошность. За это время вся школа успела вдоволь налюбоваться богатырскими размерами капитанского фаллоса.

Жалоб на Треухова никто не писал, но слухи о приключениях Глеба достигли ушей милицейского начальства, которое потребовало от Платова немедленного расследования.

Капитан вошел в кабинет, низко опустив голову, будто проверял на месте ли его штаны теперь.

– По вашему приказанию прибыл…

Иван покачал головой.

– Листал вот твое личное дело, Глеб Иванович. Почти до пенсии дослужил и – только поощрения! Повернись-ка спиной!

– Зачем?

– Хочу посмотреть: не видно ли крыльев.

– Крыльев нет, – обиженно пробурчал Треухов.

– Зато твои знаменитые причиндалы весь город видел!

– Виноват, товарищ капитан. Готов понести наказание…

– Понесешь, будь уверен! Столько понесешь, что спина до конца жизни болеть будет! Что на участке слыхать?

– По мелочам. Сегодня только кража велосипеда у магазина.

Платов, подперев лоб ладонью, задумался.

– Постараюсь тебя отмазать, Иваныч. Только с неделю в управление не суйся. Будет славненько, если ты на участке поработаешь. К примеру, этот чертов велосипед найдешь.

– Найду! В тех местах только один спец по таким делам водится. Загулял он на воле и зря мне в такой момент под руку попался. Упеку по полной программе!

– Ладно, иди и больше по городу без штанов не скитайся.

Дверь за Глебом закрылась. Иван взглянул на часы и решил, что пора принимать дежурство по УВД. Он вышел в коридор, который во второй половине дня стал немноголюдным. Впрочем, тревожные голоса, доносившиеся из дежурной части свидетельствовали о том, что ночь будет беспокойной. Платов вошел в дежурку.

– Что у вас?

– Двойное убийство, Иван Александрович! – отрапортовал старший лейтенант. – По предварительным данным опять Учитель поработал.

– Опергруппа?

– К выезду готова! – откликнулся за дежурного сыщик Артем Божко. – Тут недалеко. Дом номер тринадцать. Девятиэтажка. Надоело сидеть в кабинете?

– Не всем же лавровым венкам твою голову украшать. Авось и мне осколочек славы достанется. А то поймаешь Учителя в одиночку и обгонишь меня в звании, загордишься, здоровкаться перестанешь.

– Не перестану, Ваня. За Учителя мне медали не дадут, скорее пару звездочек снимут.

– Вот и хочу полюбопытствовать, какие дела творит фрукт, из-за которого тебя в сержанты разжалуют.

Спускавшийся с крыльца Глеб Треухов пропустил группу оперов и экспертов, спешивших к машине и от души порадовался тому, что будет иметь дело не с жестоким убийцей, а с милым сердцу угонщиком велосипедов.

* * *

Дело явно не клеилось. Вдохновение упорно не хотело двигать рукой и вместо бессмертных строк шариковая ручка вычертила на чистом листе окружность. Вскоре в верхней ее части появились две точки, обозначившие глаза, а чуть пониже черточка-нос и дуга-рот. Рожица насмехалась над потугами поэта и за это была отправлена в мусорную корзину.

Редактор довольно толстого и плохо раскупаемого журнала «Арфа Караваевска» Аркадий Петрович Трубочка печатался под псевдонимом Арно Горн, но от этого не преставал оставаться Трубочкой.

– Золотые листья мчат по тротуару, – Арно помахал ручкой, как дирижер палочкой. – Холст заброшен, кисти… Мы с тобой не пара! Точно: не пара!

Последнюю строфу редактор выкрикнул. Он поспешно, боясь того, что крылатый Пегас может навсегда умчаться в свое небесное стойло, принялась заносить на бумагу родившиеся в голове рифмы.

Это увлекательнейшее для любого поэта занятие прервал стук в дверь.

– Ну?!

Трубочка посмотрел на обитую кожей дверь с такой ненавистью, будто был тигром, в клетку к которому по глупости случайно вошел посетитель зоопарка. Дверь бесшумно открылась и на пороге смущенно замер одетый в черный свитер и белые брюки посетитель. С таким вызовом обществу мог одеваться только поэт, причем поэт непризнанный.

– Ах, это вы!

– Я, Аркадий Петрович. Мне назначено…

– Все прекрасно помню! – для пущей убедительности редактор приподнял массивное пресс-папье в виде бронзовых пера и чернильницы и вытащил из-под него стопку листов. – Читал ваши стихи и, поверьте, получил огромное удовольствие!