Полное собрание текстов - [2]

Правда, его произведения относятся не к героическому эпосу, какими были гомеровские и вышеназванные поэмы из фиванского круга сказаний, а к дидактическому (назидательному или наставительному), для которого отнюдь не обязателен стройный сюжет и последовательность развития действия, но их стихотворный размер (гексаметр), язык, лексические приемы в значительной степени остаются теми же. Остается и проблема, отчасти напоминающая знаменитый "гомеровский вопрос": какие части из его поэм следует считать подлинными, а какие — подложными, т.е. присочиненными к основному составу поэм каким-нибудь другим рапсодом в том же VII в. или, может быть, немного позже.

Не будет преувеличением сказать, что на протяжение всего минувшего века филологи бились над этим вопросом, но так и не добились согласия: в то время как одни исключают из "Теогонии" в общей сумме около 270 стихов (т.е. немногим больше одной четверти текста), другие, исходя из довольно надежно установленных законов архаического художественного мышления, признают поэму, за двумя исключениями (о чем будет сказано ниже), за органическое поэтическое создание. Мудрец, которой бы разрешил этот конфликт, еще не родился, и поэтому автору этих строк надо взять за основу какую-то одну позицию, без чего невозможна оценка творчества Гесиода. Я предпочитаю вторую точку зрения, поскольку сторонники первой подходят к поэмам Гесиода, хотят они того или нет, с меркой рационалистической литературной критики. Так, в "Теогонии" находятся под подозрением ст. 602-612 — размышления об участи человека, не захотевшего обременять себя браком. Конечно, к происхождению богов этот кусок не имеет отношения, но так же не имеют к нему отношения и предшествующие ст. 591-601 — рассуждение о губительности женского пола, являющиеся отражением традиционного для фольклора женоненавистничества. Появление же их в "Теогонии" объясняется чисто ассоциативным мышлением поэта, еще очень близкого к устному творчеству: поскольку он только что сообщил о том, как Зевс, в наказание за похищение Прометеем огня, наслал на людей Пандору (хотя имя ее там не названо), от которой произошел весь женский род, надо сказать и о нем, а там — и о возможности избавиться от общения с этим злом, — только теперь, как бы спохватившись, автор возвращается к выводу из истории Прометея: никому не обойти многомудрого Зевса! (613-616).

Из этого примера не следует, что надо с благоговением относиться к каждой строчке дошедшего до нас текста "Теогонии", в котором в течение столетий его устного исполнения, а затем в ходе переписки из рукописи в рукопись в Средние века могли накопиться и повторения и просто лишние стихи, чужеродность которых нельзя не признать, как, впрочем, и двух, сравнительно больших отрывков.

Это — (1) описание Тартара (736-819), выходящее за пределы ее темы, и (2) завершающий ее перечень "смешанных браков" (от 965 до конца), т.е. либо смертных женщин, сочетавшихся с богами, либо смертных мужчин, привлекших внимание богинь. Результат в обоих случаях один и тот же — рождение знаменитых героев: Ахилла, Мемнона, Энея. Этот кусок "Теогонии" дописан, вероятно, чтобы образовался переход к так называемому "Каталогу женщин" — поэме, автором которой тоже считался Гесиод. Сейчас, однако, датой ее создания почти единогласно признается середина VI в. Судя по количеству уже найденных папирусных отрывков и цитат в позднеантичных источниках, это было тоже достаточно обширное произведение, прослеживавшее, от кого из жен пошли потомки легендарных родоначальников: Эола, Инаха, Пеласга, Атланта. Нашлось там немалое место и для перечисления женихов Елены. Но вернемся к "Теогонии".

2

Если исключить из поэмы два больших, обозначенных выше отрывка (на одиночных подозрительных стихах, которые легко могли проникнуть в произведение, гораздо чаще исполняемое рапсодами, чем читаемое, мы здесь останавливаться не будем), то содержание ее представится в следующем виде:

I. 1-115. Вступление: гимн Музам и обращение к ним за помощью. Если призывать Муз входило в обязанность каждого поэта, то у Гесиода были для этого еще особые основания: как он повествует, они однажды явились ему, когда он пас стада у подножья горы Геликона, вручили посох из лаврового дерева — символ поэтического вдохновения и научили песням, напомнив, что они могут выдать и ложь за правду и вещать истинную правду (22-34). Гесиод явно претендует на то, что его рассказ о богах — чистая правда, и в этом уверении он преуспел на много столетий вперед: если в последующие времена и возникали сомнения о правдивости историй, передаваемых Гесиодом, то его роли в систематизации примерно трех сотен мифов и в передаче их потомству никто не отрицал. Недаром Геродот писал, что Гесиод и Гомер (Гесиод — на первом месте) "установили для эллинов родословную богов, дали имена и прозвища, разделили между ними почести и круг деятельности и описали их образы" (II.53), — Геродот, наверное, преувеличивает роль обоих поэтов, поскольку имена главных богов были известны и до них, но, называя по имени 50 Нереид (Теог. 243-262) или 40 Океанид (там же, 349-362), Гесиод дал, конечно волю своей фантазии. Что же касается "почестей и круга деятельности" (τιμή), то здесь Геродот совершенно прав