Полное собрание текстов - [5]

Впрочем, слова убеждения для людей железного века мало что значат; их надо подтвердить притчей о двух городах: в одном правду почитают, в другом попирают, и, соответственно, первый город процветает, а второй хиреет (225-247). Словом "правда" мы в двух последних отрывках перевели уже знакомую нам δίκη, но здесь она является не обозначением одной из Ор, как в «Теогонии», а именно Правдой как моральной категорией, хотя сфера ее деятельности еще ограниченна: часто δίκη употребляется во множественном числе и тогда она означает "судебный приговор", который без ее участия может оказаться и "прямым", и "кривым", несправедливым. Вот и в первом городе творят правый суд, а во втором преобладают надменность и нечестивые дела — его-то жителей Зевс по справедливости карает голодом, чумой, бесплодием женщин и еще всеми возможными бедствиями.

Эту притчу Гесиод адресует напрямую царям и сопровождает ее своего рода откровением: боги следят за поведением людей, живут ли они по правде или мучают друг друга кривым судом, и есть дева Дика, которую опасно оскорбить неправым деянием, так как она немедленно садится у престола Зевса и жалуется на причиненную ей обиду. Тогда весь город страдает за нечестивость царей (248-273). Нетрудно догадаться, что дева Дика является не более, чем персонификацией отвлеченного понятия справедливости, поскольку Гесиод, как и его окружение, мыслит конкретно, а наиболее важные стороны деятельности человека нуждаются в прикреплении к определенным антропоморфным божествам (ср. персонификации в Теог. 224-232 и 384 сл., где Обман, Сладострастье, Труд, Тяжбы и т.д. являются потомством Ночи, а Победа, Сила и Мощь — отпрысками океаниды Стикс). Для Гесиода такой областью общественного поведения является судопроизводство, и именно через олицетворение судебного решения достигается превращение абстрактной правды в Справедливость, восседающую на троне рядом с Зевсом.

Не случайно Дика находит себе место рядом с престолом верховного Олимпийца: в "Трудах и Днях" происходит наделение высшими нравственными функциями самого Зевса. Процесс этот не носит прямолинейного характера: мы уже знаем, что в гневе на Прометея Зевс обрек людей на тяжкий труд и сообщество женщин. Людей серебряного века он истребил в гневе за то, что они не воздавали почестей олимпийским богам, — во всем этом не чувствуется заботы о человеческой нравственности, но больше о гневе Зевса в "Трудах и Днях" Гесиод не вспоминает.

Зато, как выясняется уже в самом начале поэмы, лучшими судебными решениями представляются Зевсу такие, которые осуществляются по справедливости (36); Зевс, как мы уже знаем, дарует все блага городу, где чтут справедливость, и карает за неправедность; от его взора не скроется, как блюдут справедливость, - за этим приставлены следить три мириады стражей, и Гесиод не теряет надежды, что Зевс не вечно будет терпеть произвол неправедных (252-255, 267-273); он даровал людям правду (279); кару Зевса вызовет тот, кто обидит сирот или старика-отца (330-335; в переводе ст. 333 не вполне соответствует оригиналу, где вернее говорить о негодовании, а не о гневе; это, как известно, разные чувства). При дальнейших хозяйственных советах проблематика, связанная с именами Зевса и Дики, больше не затрагивается, но она оказала огромное воздействие на позднейшую поэзию в Афинах. Так, для уже упоминавшегося Солона Дика становится требованием всего общественного устройства, а не только судопроизводства. Проблема справедливого возмездия, исходящего от Зевса, будет волновать "отца трагедии" Эсхила, искавшего обоснование разумности миропорядка.

Гесиод едва ли заглядывал так далеко. Изложив миф, басню и притчу, он вполне закономерно обращается снова к Персу: его он призывает слушаться голоса правды и дает наставления, как честно трудиться и достигнуть справедливого обогащения. Здесь Гесиод переходит к тому, что в античности называлось гномами, т.е. к разработке в нескольких стихах нравственных наставлений: задумав дело, предусматривай его результат; трудись, если не хочешь голодать; позорен не труд, а безделье; лучше богатство, нажитое честным трудом, чем посягательство на чужое добро, и т.д. (274-341). Наставления эти продолжаются и в следующем разделе, затрагивая отношения с родными и друзьями, вопросы семьи и брака (342-380), при том что переходы между ними отличаются достаточной свободой: так, 342-351 можно поменять местами с 354-360, а 352, 353, 364 перенести вперед или назад. В конечном счете, эти сто с небольшим стихов, вместе взятые, в наибольшей степени оправдывают причисление "Трудов и Дней" к назидательному эпосу и вместе с тем показывают вторжение в поэму нового стилистического элемента.

При исследовании поэмы в последние десятилетия обращалось внимание на сходство содержащихся в ней назиданий с произведениями ближневосточной литературы, в первую очередь, древнеегипетским "Наставлением Ахикара", поучениями библейских пророков. Представляется, однако, что сходство это, еще больше, чем в "Теогонии", носит типологический характер, нежели является результатом заимствования: нужны ли чужеземные источники, чтобы сформулировать такие рекомендации, как: "Тех, кто любит, — люби; если кто нападет, — защищайся" или "Брать хорошо из того, что имеешь" и им подобные.