Полное собрание стихотворений. Том 1 - [6]

В чести и в моде – в самом деле славно!

Почтенный муж шестидесяти лет

Женился на девице в девятнадцать

(На днях у них парадный был обед,

Не мог я, к сожаленью, отказаться);

Немножко было грустно. Взор ея

Сверкал, казалось, скрытыми слезами

И будто что-то спрашивал. Но я

Отвык, к несчастью, тешиться мечтами,

И мне ее не жалко. Этот взор

Унылый, длинный; этот вздох глубокий -

Кому они? – Любезник и танцор,

Гремящий саблей, статный и высокий -

Таков был пансионный идеал

Моей девицы… Что ж! распорядился

Иначе случай…

Маскарад и бал

В собранье был и очень долго длился.

Люблю я наши маскарады; в них,

Не говоря о прелестях других,

Образчик жизни петербургско-русской,

Так ловко переделанной с французской.

Уныло мы проходим жизни путь,

Могло бы нас будить одно – искусство,

Но редко нам разогревает грудь

Из глубины поднявшееся чувство,

Затем что наши русские певцы

Всем хороши, да петь не молодцы,

Затем что наши русские мотивы,

Как наша жизнь, и бедны и сонливы,

И тяжело однообразье их,

Как вид степей пустынных и нагих.

О, скучен день и долог вечер наш!

Однообразны месяцы и годы,

Обеды, карты, дребезжанье чаш,

Визиты, поздравленья и разводы -

Вот наша жизнь. Ее постылый шум

С привычным равнодушьем ухо внемлет,

И в действии пустом кипящий ум

Суров и сух, а сердце глухо дремлет;

И свыкшись с положением таким,

Другого мы как будто не хотим,

Возможность исключений отвергаем

И, словно по профессии, зеваем…

Но – скучны отступления!

Чудак!

Знакомый мне, в прошедшую субботу

Сошел с ума… А был он не дурак

И тысяч сто в год получал доходу,

Спокойно жил, доволен и здоров,

Но обошли его по службе чином,

И вдруг – уныл, задумчив и суров -

Он стал страдать славяно-русским сплином;

И наконец, в один прекрасный день,

Тайком от всех, одевшись наизнанку

В отличия, несвойственные рангу,

Пошел бродить по улицам, как тень,

Да и пропал. Нашли на третьи сутки,

Когда сынком какой-то важной утки

Уж он себя в припадках величал

И в совершенстве кошкою кричал,

Стараясь всех уверить в то же время,

Что чин большой есть тягостное бремя,

И служит он, ей-ей, не для себя,

Но только благо общее любя…

История другая в том же роде

С одним примерным юношей была:

Женился он для денег на уроде,

Она – для денег за него пошла,

И что ж? – о срам! о горе! – оказалось,

Что им обоим только показалось;

Она была как нищая бедна,

И беден был он так же, как она.

Не вынес он нежданного удара

И впал в хандру; в чахотке слег в постель,

И не прожить ему пяти недель.

А нежный тесть, неравнодушно глядя

На муки завербованного зятя

И положенье дочери родной,

Винит во всем "натуришку гнилую"

И думает: "Для дочери другой

Я женишка покрепче завербую".

Собачка у старухи Хвастуновой

Пропала, а у скряги Сурмина

Бежала гувернантка – ищет новой.

О том и о другом извещена

Столица чрез известную газету;

Явилась тотчас разных свойств и лет

Тьма гувернанток, а собаки нет.

Почтенный и любимый господин,

Прославившийся емкостью желудка,

Безмерным истребленьем всяких вин

И исступленной тупостью рассудка,

Объелся и скончался… Был на днях

Весь город на его похоронах.

О доблестях покойника рыдая,

Какой-то друг три речи произнес,

И было много толков, много слез,

Потом была пирушка – и большая!

На голову обжоры непохож,

Был полон погреб дорогих бутылок.

И длился до заутрени кутеж…

При дребезге ножей, бокалов, вилок

Припоминали добрые дела

Покойника, хоть их, признаться, было

Весьма немного; но обычай милый

Святая Русь доныне сберегла:

Ко всякому почтенье за могилой -

Ведь мертвый нам не может сделать зла!

Считается напомнить неприличным,

Что там-то он ограбил сироту,

А вот тогда-то пойман был с поличным.

Зато добра малейшую черту

Тотчас с большой горячностью подхватят

И разовьют, так истинно скорбя,

Как будто тем скончавшемуся платят

За то, что их избавил от себя!

Поговорив – нечаянно напьются,

Напившися – слезами обольются,

И в эпитафии напишут: "Человек

Он был такой, какие ныне редки!"

И так у нас идет из века в век,

И с нами так поступят наши детки…

Литературный вечер был; на нем

Происходило чтенье. Важно, чинно

Сидели сочинители кружком

И наслаждались мудростью невинной

Отставшей знаменитости. Потом

Один весьма достойный сочинитель

Тетрадицу поспешно развернул

И три часа – о изверг, о мучитель! -

Читал, читал и – даже сам зевнул,

Не говоря о жертвах благосклонных,

С четвертой же страницы усыпленных.

Их разбудил восторженный поэт;

Он с места встал торжественно и строго,

Глаза горят, в руках тетради нет,

Но в голове так много, много, много…

Рекой лились гремучие стихи,

Руками он махал, как исступленный.

Слыхал я в жизни много чепухи

И много дичи видел во вселенной,

А потому я не был удивлен…

Ценителей толпа рукоплескала,

Младой поэт отвесил им поклон

И всё прочел торжественно с начала.

Затем как раз и к делу приступить

Пришла пора. К несчастью, есть и пить

В тот вечер я не чувствовал желанья,

И вон ушел тихонько из собранья.

А пили долго, говорят, потом,

И говорили горячо о том,

Что движемся мы быстро с каждым часом

И дурно, к сожаленью, в нас одно,

Что небрежем отечественным квасом

И любим иностранное вино.

На петербургских барынь и девиц

Напал недуг свирепый и великий:

Вскружился мир чиновниц полудикий

И мир ручных, но недоступных львиц.

Почто сия на лицах всех забота?