Полное собрание стихотворений - [68]

И вот, пока ему жилось прекрасно.

В ней, как-то вдруг, неумолимо зла,

Чахотка горла развилась опасно

И в ранний гроб стремительно влекла!

Чем ближе смерть к болевшей надвигалась

И чем страданья делались сильней,

Тем чаще совесть в бедной проявлялась

И выдвигала грех прошедших дней.

Лицо ее менялось! Проявлялись

Черты лица той девочки живой,

С которой в детстве часто так смеялись

И он, и братья резвою толпой!

_______

Пять докторов в дому перебывало,

Пять докторов, и все они в очках;

И говорят ему: «В ней жизни очень мало,

Ей жить недолго и умрет в родах!»

Удар был страшен тем, что неожидан.

Бедняга вдруг мучительно прозрел!

Тоске глубокой головою выдан, —

Всем бытием своим осиротел.

Зовет она его к своей кровати

И говорит: «Мой милый, дорогой!

Теперь была бы свадьба очень кстати,

Теперь должна я стать твоей женой...

Затем, что если бы тебя спросило

Мое дитя о матери своей,

Ты скажешь, как тебя жена любила

От самых ранних, первых в жизни дней.

Что до того, как стала я женою,

Ты обо мне ни слова не слыхал...»

Пришел священник, и его с больною,

Как должно быть, законно повенчал.

_______

Родилась девочка. Слаба, бескровна!

Остатка сил в родах лишилась мать...

Она встречала смерть свою любовно,

Она устала думать и страдать.

То было утром, так часа в четыре...

Он, сидя в кресле у кровати, спал...

И видел он, что на веселом пире

Его незримый кто-то обнимал...

Сначала тяжесть грудь ему давила...

Палило щеки жаром, а потом

Живая свежесть этот жар сменила,

Дала покой и усладила сном...

Открыл глаза... Жена, как то бывало,

Его рукой вкруг шеи обняла...

Она, скончавшись, тихо остывала,

И разомкнуть объятья не могла...

_______

В одном из наших, издавна заштатных,

Почти пустых степных монастырей

Лежит последний отпрыск прежде знатных

И бунтовавших при Петре князей...

Последний отпрыск-девушка больная,

Отец и мать лежат по сторонам;

Гранит, гробницы всех их покрывая,

Замшился весь и треснул по углам.

Два медальона... В стеклах пестрый глянец

И перламутр от времени блестят!

Портреты эти делал итальянец;

То – мать и дочь! Один и тот же взгляд!

И тот же след раздумья над очами,

И неземная в лицах красота...

И проступают, мнится, образами

Под осененьем черного креста...

Тоже нравственность [Поэма]

Ф.В. Вишневскому

Вот в Англии, в стране благоприличии,

Где по преданиям зевают и едят,

Где так и кажется, что свист и говор птичий,

И речи спикеров, и пискотня щенят

Идут по правилам. Где без больших различий

Желудки самые по хартии бурлят, –

Вот что случилось раз с прелестнейшей миледи,

С известной в оны дни дюшессой Монгомеди!

Совсем красавица, счастливая дюшесса

Во цвете юности осталась вдруг вдовой!

Ей с окончанием старинного процесса,

Полвека длившегося с мужниной родней,

Как своевременно о том кричала пресса,

Достался капитал чудовищно большой:

В центральной Индии права большого сбора,

Леса в Австралии и копи Лабрадора!

Таких больших богатств и нет на континенте!

Такой красавицы бог дважды не творил!

С ней встретясь как-то раз случайно в Агригенте,

Король Неаполя – тогда покойник жил, —

Как был одет-в штанах, в плюмаже, в яркой ленте, —

Узрев, разинул рот, бессмысленно застыл,

И с самой той поры – об этом слух остался —

Тот королевский рот совсем не закрывался!

Дюшесса в Англии была высоко чтима.

Аристократка вся, от головы до пят,

Самой Викторией от детских лет любима,

С другими знатными совсем незауряд,

За ум свой и за такт, за блеск превозносима!

Сиял спокойствием ее лазурный взгляд,

И, как о рыцарше без страха и упрека,

Шла слава о вдове широко и далеко!

И возгордилися все предки Монгомеди,

В гробницах каменных покоясь под землей,

Такой прелестнейшей и нравственной миледи,

Явившейся на свет от крови им родной!

Французский двор тех дней, ближайшие соседи,

Мог позавидовать красавице такой —

Созданью грации, преданий, этикета

И ренты трех частей платившего ей света!

Дюшесса это всё, конечно, понимала,

И, как поведает об этом наш рассказ,

Себе не только то порою позволяла,

Что не шокировало самых строгих глаз, —

Но также многое, что в службе идеала

В британском обществе, почти как и у нас,

Не допускается, считаясь неприличным,

Пригодным челяди, лакеям и фабричным.

И стали говорить тихонько и секретно,

Кой где, украдкою и в откровенный час,

Что герцогине той понравился заметно

Красавец писаный, певец, известный бас,

Что чувство это в ней совсем не безответно,

Но ловко спрятано от посторонних глаз;

Что года два назад в Помпее повстречались,

И что от той поры совсем не расставались.

Тот бас – красавцем был, и рослый, и могучий,

И в полном цвете лет, и в силе мастерства!

А голос бархатный, как бы песок зыбучий,

Был мягок и глубок! Когда он пел – слова

Осиливать могли оркестр и хор трескучий;

И чудно на плечах торчала голова,

Когда красивый рот пускал свою октаву!

И вправду он умел пускать ее на славу.

Бас в оперу попал, как говорят, от плуга!

Но был он не глупцом, со сметливым умом,

Он скоро в обществе отборнейшего круга

Сумел не погрешать решительно ни в чем!

Совсем без ухарства, но также без испуга

Являлся он в любой, хоть в королевский, дом,

И скоро он прослыл по всем своим манерам

Вполне законченным, отменным кавалером.

С такими деньгами, какие части света,

По дням, по месяцам, а чаще по третям,