Полное собрание сочинений. Том 44. (Июнь 1921 ~ Март 1922) - [13]

Затем идет такая поправка: «На стр.4-ой, в столбце 1-ом, в строке 10-ой, слова «Открытое письмо» и т. д. «следует вычеркнуть»»{21}. Я уже слышал сегодня одну речь, в которой нашел ту же мысль. Но там это было вполне естественно. То была речь тов. Гемпеля, члена ГКРП. Он сказал: ««Открытое письмо» было актом оппортунизма». К моему величайшему сожалению и глубокому стыду, я уже слышал подобные взгляды частным образом. Но когда на конгрессе, после столь продолжительных прений, «Открытое письмо» объявляется оппортунистическим, — это стыд и позор! И вот является тов. Террачини, от имени трех делегаций, и хочет вычеркнуть слова «Открытое письмо». К чему же тогда борьба против ГКРП? «Открытое письмо» является образцовым политическим шагом. Так сказано в наших тезисах. И мы должны это безусловно отстаивать. Оно является образцовым, как первый акт практического метода привлечения большинства рабочего класса. Тот, кто не понимает, что в Европе, — где почти все пролетарии сорганизованы, — мы должны завоевать большинство рабочего класса, тот потерян для коммунистического движения, тот никогда ничему не научится, если он в течение трех лет великой революции этому еще не научился.

Террачини говорит, что в России мы победили, хотя партия была очень мала. Он недоволен, что по отношению к Чехословакии сказано то, что говорится в тезисах. Здесь 27 поправок, и, если бы я вздумал их критиковать, мне пришлось бы, подобно некоторым ораторам, проговорить не менее трех часов… Здесь заявили, что в Чехословакии коммунистическая партия насчитывает от 300 до 400 тысяч членов, что необходимо привлечь большинство, создать непобедимую силу и продолжать привлечение новых рабочих масс. Террачини уже готов к нападению. Он говорит: если в партии уже есть 400 тысяч рабочих, то зачем нам еще? Вычеркнуть! (С м е х.) Он боится слова «массы» и хочет его вытравить. Тов. Террачини немного понял в русской революции.

Мы были в России маленькой партией, по с нами было, помимо того, и большинство Советов рабочих и крестьянских депутатов всей страны. (Возглас: «Верно!».) Где это у вас? С нами была почти что половина армии, в которой тогда числилось, по меньшей мере, 10 миллионов человек. Разве за вами большинство армии? Укажите мне такую страну! Если эти взгляды тов. Террачини разделяются еще тремя делегациями, тогда в Интернационале не все в порядке! Тогда мы должны сказать: «Стой! Решительная борьба! Иначе Коммунистический Интернационал погиб». (Движение в зале.)

На основании имеющегося у меня опыта я должен сказать, хотя и занимаю оборонительную позицию (смех), что целью моей речи и принципом ее является защита резолюции и тезисов, предложенных нашей делегацией. Конечно, было бы педантизмом сказать, что в них нельзя изменять ни одной буквы. Мне пришлось прочитать немало резолюций, и мне хорошо известно, что в каждую строку там можно бы внести прекрасные поправки. Но это было бы педантизмом. Если же я теперь все–таки заявляю, что в политическом смысле не может быть изменена ни одна буква, то это потому, что поправки носят, как я вижу, совершенно определенный политический характер, потому, что они ведут на путь, вредный и опасный для Коммунистического Интернационала. Поэтому и я, и все мы, и русская делегация должны настаивать на том, чтобы не изменять в тезисах ни одной буквы. Мы не только осудили наши правые элементы, — мы их изгнали. Но если из борьбы против правых устраивают спорт, как Террачини, то мы должны сказать: «Довольно! Иначе опасность станет слишком серьезной!».

Террачини защищал теорию наступательной борьбы{22}. Пресловутые поправки предлагают по этому поводу формулу длиною в две–три страницы. Нам нет нужды их читать. Мы знаем, что там написано. Террачини сказал совершенно ясно, о чем идет речь. Он защищал теорию наступления, указывая на «динамические тенденции» и на «переход от пассивности к активности». Мы, в России, имеем уже достаточный политический опыт борьбы против центристов. Еще 15 лет тому назад мы вели борьбу против наших оппортунистов и центристов, а также против меньшевиков, и мы одержали победу не только над меньшевиками, но и над полуанархистами.

Если бы мы этого не сделали, то были бы не в состоянии удержать власть в своих руках не только в течение трех с половиной лет, но и трех с половиной недель, и не могли бы созывать здесь коммунистические конгрессы. «Динамические тенденции», «переход от пассивности к активности» — все это фразы, которые пускали в ход против нас левые эсеры. Теперь они сидят в тюрьмах, защищают там «цели коммунизма» и думают о «переходе от пассивности к активности». (Смех.) Так аргументировать, как это делается в предложенных поправках, — невозможно, потому что в них нет ни марксизма, ни политического опыта, пи аргументации. Разве мы, в наших тезисах, развивали общую теорию революционного наступления? Разве Радек или кто–нибудь другой из нас совершил подобную глупость? Мы говорили о теории наступления по отношению к вполне определенной стране и к вполне определенному периоду.

Мы можем из нашей борьбы против меньшевиков привести случаи, показывающие, что еще перед первой революцией встречались лица, сомневавшиеся в том, что революционная партия должна вести наступление. Если у какого–либо социал–демократа, — тогда мы все так назывались, — появлялись такие сомнения, мы вступали с ним в борьбу и говорили, что он оппортунист, что он ничего не понимает в марксизме и в диалектике революционной партии. Разве партия может спорить о том, допустимо ли вообще революционное наступление? У нас для того, чтобы найти такие примеры, придется вернуться лет на пятнадцать назад. Если имеется такой центрист или замаскированный центрист, который оспаривает теорию наступления, то надо немедленно исключать таких людей. Этот вопрос не может возбуждать споров. Но тот факт, что мы еще теперь, после трехлетнего существования Коммунистического Интернационала, спорим о «динамических тенденциях», о «переходе от пассивности к активности», — стыд и позор.