Полное собрание сочинений. Том 27. Август 1915 — июнь 1916 - [9]

Во-первых, Голэй разделяет с большинством романских социалистов, не исключая и теперешних гедистов, несколько невнимательное отношение к «доктрине», т. е. к теории социализма. Он чувствует к марксизму известное предубеждение, которое может быть объяснено, но не оправдано, современным господством злейшей карикатуры на марксизм у Каутского, в «Neue Zeit»{4} и у немцев вообще. Кто, подобно Голэю, сознал необходимость смерти социализма реформистского и возрождения социализма революционного, «повстанческого», т. е. понимающего необходимость восстания, проповедующего его, способного серьезно готовиться к нему и готовить его, тот на деле в тысячу раз ближе к марксизму, чем те, наизусть знающие «тексты» господа, которые занимаются ныне (в «Neue Zeit», например) оправданием социал-шовинизма в какой бы то ни было форме – вплоть до той формы, что сейчас надо «мириться» с шовинистским ЦК («форштандом») и не «вспоминать прошлого».

Но, как ни понятно, «по человечеству», пренебрежение марксизмом у Голэя, как ни много вины снимается здесь с него и падает на умирающее и умершее направление французских марксистов (гедистов), а все же вина есть. Величайшее в мире освободительное движение угнетенного класса, самого революционного в истории класса, невозможно без революционной теории. Ее нельзя выдумать, она вырастает из совокупности революционного опыта и революционной мысли всех стран света. И такая теория выросла со 2-ой половины XIX века. Она называется марксизмом. Нельзя быть социалистом, нельзя быть революционным социал-демократом, не участвуя по мере сил в разработке и применении этой теории, а в наши дни в беспощадной борьбе против уродования ее Плехановым, Каутским и К^о.

Из невнимания к теории проистекает у Голэя ряд неверных или непродуманных выпадов, например, против централизма или дисциплины вообще, против «исторического материализма», который будто бы недостаточно «идеалистичен» и т. п. Отсюда же поразительная недоговоренность в вопросе о лозунгах. Например, требование, чтобы социализм стал «повстанческим», полно глубочайшего содержания и представляет из себя единственно правильную мысль, вне которой все фразы об интернационализме и революционности, о марксизме – сплошное недомыслие, а еще чаще лицемерие. Но эту идею, идею гражданской войны, надо было бы развить, сделать из нее центральный пункт тактики, а Голэй ограничился тем, что высказал ее. Это очень много «по нынешним временам», но это недостаточно с точки зрения запросов революционной борьбы пролетариата. Например, Голэй узко ставит вопрос об «ответе» на войну революцией, если можно так выразиться. Он не учитывает, что, если на войну не сумели ответить революцией, то сама война стала учить и учит массы революции, создавая революционную ситуацию, углубляя и расширяя ее.

Второй недостаток у Голэя иллюстрируется всего нагляднее следующим рассуждением в его брошюре:

«Мы не порицаем никого. Интернационал, чтобы возродиться, нуждается в том, чтобы братский дух одушевлял все отделы его; но приходится заявить, что перед лицом великой задачи, которую возложила на него капиталистическая буржуазия в июле и августе 1914 г., реформистский, централизаторский (?) и иерархический социализм явил жалкое зрелище».

«Мы не порицаем никого»… В этом состоит ваша ошибка, товарищ Голэй! Вы сами признали, что «социализм умирающий» связан с буржуазными идеями (значит, его питает и поддерживает буржуазия), с определенным идейным течением в социализме («реформизм»), с интересами и особым положением определенных слоев (парламентарии, чиновники, интеллигенция, некоторые наилучше поставленные слои или группки рабочих) и т. д. Из этого вытекает с неизбежностью вывод, которого вы не делаете. Физические лица «умирают» так называемой естественной смертью, но идейно-политические течения так умирать не могут. Как буржуазия не умрет, пока ее не свергнут, так течение, питаемое и поддерживаемое буржуазией, выражающее интересы вступившей в союз с буржуазией группки интеллигентов и аристократии рабочего класса, не умрет, если его не «убить», т. е. не свергнуть, не лишить всякого влияния на социалистический пролетариат. Это течение сильно именно своими связями с буржуазией, оно стало благодаря объективным условиям «мирной» эпохи 1871–1914 годов своего рода командующим, паразитическим слоем в рабочем движении.

Тут обязательно не только «порицать», но бить в набат, разоблачать беспощадно, свергать, «снимать с постов» этот паразитический слой, разрушать его «единство» с рабочим движением, ибо такое «единство» означает на деле единство пролетариата с национальной буржуазией ж раскол интернационального пролетариата, единство лакеев и раскол революционеров.

«Непримиримость есть сила», – справедливо говорит Голэй, требуя, чтобы «социализм, который должен возродиться», был непримиримым. Но не все ли равно для буржуазии, будет ли пролетариат примиренчествовать прямо с ней или косвенно через посредство ее сторонников, защитников, агентов внутри рабочего движения, т. е. оппортунистов? Последнее даже выгоднее для буржуазии, ибо обеспечивает ей более прочное влияние на рабочих! Голэй тысячу раз прав, что есть социализм умирающий и социализм, который должен возродиться, по это умирание и это возрождение представляет из себя именно беспощадную борьбу с течением оппортунизма, не только идейную борьбу, но и удаление из рабочих партий этого уродливого нароста, исключение из организаций определенных представителей этой, чужой пролетариату, тактики, полный разрыв с ними. Они не умрут ни физически, ни политически, но рабочие порвут с ними, столкнут их в яму прислужников буржуазии и на примере их гниения будут воспитывать новое поколение, вернее: новые армии пролетариата, способные на восстание.