Полное собрание рассказов, 1957-1973 - [14]

Джимми, с размаху хлопнув Барбера по спине, свирепо стал трясти ему руку.

— Ллойд! Ллойд! — повторял он. — Старый, добрый Ллойд! Гарсон! — заорал он, и от мощи его голоса, казалось, заходил ходуном весь салон. — Ну-ка, тащи еще стакан! Снимай пальто, дружище! Садись, садись!

Ллойд последовал его призыву.

— Добро пожаловать домой! — тихо откликнулся он, и ему пришлось полезть за носовым платком. — Ну вот, последствия этого собачьего холода.

— Прежде всего, — начал Джимми, — у меня здесь кое-что припасено для тебя. — И, церемонно порывшись в кармане, извлек пачку банкнот по десять тысяч франков; вытащил одну, толщиной в три дюйма; с самым серьезным видом пояснил: — Ты чертовски хороший друг, Ллойд! У тебя есть сдача с десятки?

— Думаю, что нет. Точно — нет.

— Гарсон, — обратился Джимми к официанту, — ну-ка, разменяй мне вот эту бумажку на две по пять тысяч!

Когда Джимми говорил по-французски, даже американцы кривились. Аккуратно разлив вино по трем стаканам, поднял свой, чокнулся вначале с Барбером, потом с Морин. Жена глядела на него, не отрываясь ни на секунду, словно видела впервые и не надеялась больше никогда в жизни увидеть нечто такое же чудесное.

— За преступность! — провозгласил тост Джимми; хотел хитро подмигнуть, но у него ничего не вышло: все лицо исказилось, как у младенца, который еще не способен на такой тонкий жест и ему приходится использовать пол-лица и весь лобик.

Морин хихикнула. Выпили; шампанское оказалось очень хорошее, первый сорт.

— Сегодня обедаем у нас, — пригласил Джимми, — все трое! Обед в честь одержанной победы! Красотка, ты и я, потому что если бы не ты… — И, напустив на себя торжественный вид, положил руку Барберу на плечо.

— Спасибо. — Ноги у Барбера оледенели, промокшие отвороты брюк все время касались мокрых носков, и из носа текло.

— Показала тебе Красотка кольцо? — осведомился Джимми.

— Да, показала.

— Всего несколько часов носит — с шести.

Морин, подняв руку, снова залюбовалась своим кольцом и захихикала.

— Я знаю одно местечко, где можно заказать фазана, и самое лучшее вино в Париже, и… — заговорил Джимми.

Подошел официант, принес две бумажки по пять тысяч франков. Не отдавая себе отчета, словно в тумане, Барбер вдруг подумал: «Интересно, сколько же весит каждая?»

— Если окажешься в заднице, — Джимми передал ему долг, — знаешь теперь, к кому обратиться.

— Да. — Барбер спрятал купюру в карман и опять начал чихать.

Минут десять спустя извинился: не может он с такой сильной простудой досидеть с ними до конца. И Джимми, и Морин упрашивали его остаться, но ему-то сразу стало ясно, что без него они будут чувствовать себя гораздо более счастливыми. Выпив второй бокал шампанского, встал и, пообещав поддерживать с ними постоянную связь, удалился, ощущая, как чавкает в мокрых ботинках вода.

Хотелось есть, и, конечно, фазан пришелся бы сейчас весьма кстати, да и простуда не столь уж сильна, хоть нос и прохудился. Но он знал, что не вынесет такого испытания — не просидит весь вечер в компании Джимми и Морин, которые только и глядят друг на друга, не замечая никого и ничего вокруг.

До отеля дошел пешком — решил больше никогда не связываться с такси, поднялся к себе и сел на край кровати в темном, ненавистном номере, даже не сняв пальто; подумал, вытирая нос тыльной стороной руки: «Лучше убраться отсюда, да поскорее… Нет, этот континент не для меня».

Скверная история

Занавес опустился, и в зале раздались громкие аплодисменты. После трех длинных актов в театре стало тепло, и Роберт Харвей не очень старался, только похлопывал себя по запястьям — зачем зря потеть? Крупный грузный, он давно заметил, что, стоит ему поддаться всеобщему восторженному энтузиазму сильно перегретой публики в Мидтауне, как с него хоть воду выжимай. Однажды в подобной ситуации он сильно простудился, выйдя на улицу, прямо под дождь с ураганом, после спектакля «Трамвай „Желание“»1, и после этого научился усмирять свой темперамент и выражать актерам благодарность за игру вежливыми, почти неслышными хлопками.

Занавес снова пополз вверх, актеры вышли на поклоны — все широко улыбались, весьма довольные: пьеса идет уже три месяца и будет еще идти, по крайней мере, год, а значит, им нечего беспокоиться об обеде. Роберт довольно холодно смотрел на артистов, думая: «Нет, конечно, их искусство явно не заслуживает такой высокой цены за билет — четыре доллара восемьдесят центов! Что же происходит с пьесами — ведь совсем не такие мне приходилось видеть молодым человеком?..»

Вирджиния рядом с ним громко хлопала в ладоши; глаза сияли, как всегда, когда она получала удовольствие. Роберт решил ничего не говорить ей о цене билета, когда они позже станут обсуждать пьесу. Теперь актеры выходят на поклоны по одному; на сцене появилась девушка, игравшая циничную подружку главной героини, и Роберт, позабыв о всех предосторожностях, изо всех сил забил в ладоши, рискуя сильно вспотеть, — просто однажды он встретил эту девушку на вечеринке. К тому же она совсем недурна собой: длинные черные, необычно подстриженные волосы, большие голубые глаза… Правда, довольно крупна, наверняка в будущем растолстеет, но, пока она актриса, останется такой же еще несколько самых важных для нее лет. Роберт чувствовал, как на лбу у него выступают капельки пота, и искренне обрадовался, когда, продемонстрировав всем в глубоком поклоне верхнюю часть пышных грудей, она ушла за кулисы.