Полночный путь - [46]

Серик проворчал лениво:

— Была нужда по шапкам стрелять…

Стражников на стене собралось уже человек пять.

— А во что тебе хотелось бы пострелять? — с подначкой в голосе спросил заводила.

Серик ухмыльнулся, сказал:

— А в кошель серебра… Только, не за сто шагов, а за двести!

Стражник засмеялся весело, тут же отвязал от пояса кошель, подкинул на руке, спросил:

— А ты что ставишь?

— А такой же кошель! — и Серик отвязал от пояса свой кошель.

Стражник кинул вниз кошель, сказал:

— Ты только полновесно шагай, не семени…

Серик поймал кошель и принялся отсчитывать шаги по протоптанной тропинке, по которой ходил к мишеням за своими стрелами. Стражники на стене тоже хором считали. Шагая, Серик ухмылялся; стражник верно рассчитал, Серик из ножного лука никогда не стрелял, а там совсем другой способ прицеливания. То-то сюрприз будет для стражников…

Пока он возвращался, стражники сбросили со стены веревочную лестницу. Ловко, как белка, вскарабкавшись на стену, Серик оглядел принесенный из стрельницы огромный лук. Да-а… Из такого с руки стрелять трудновато будет… Нижний рог едва по земле не царапнет. Правда, с руки его на треть не дотянешь, но и такой силы хватит, чтобы навесная стрела улетела шагов на шестьсот. Стражники расступились, давая Серику простор перед бойницей, но он садиться не стал, взял лук в руку, наложил стрелу на тетиву, лица стражников откровенно расплывались в широких ухмылках. Серик плавно потянул тетиву, и вытянул-таки ее до уха! Тетива хлестнула так по защитной рукавичке, будто пастух кнутом хлопнул, подгоняя стадо. Стражники обалдело смотрели на Серика. Наконец один из них выговорил:

— Слыхал я про одного… Так он, сказывают, и ростом был… Серик ему по пояс будет…

Другой пренебрежительно выговорил:

— В молодости я князю рязанскому служил… У него в дружине аж трое могли руками ножной лук натянуть… Но и рубаки были, скажу я вам…

Тот, который поставил на кон кошель, еще не веря, протянул:

— Неужто попал?.. — и ссыпался вниз по лестнице.

Остальные ссыпались за ним, Серик не спеша слез последним. Стражники уже шли назад. Один в высоко поднятой руке нес стрелу с нанизанным на нее кошелем.

Конфузясь, стражник спросил:

— Признайся, Серик: стрелял ведь раньше из ножного лука?.. — страсть как не хотелось ему расставаться с кошелем.

Серик протянул руку, сказал веско:

— Уговор дороже денег!

Стражник нехотя вложил в нее кошель. Серик снял его со стрелы, развязал, заглянул; ничего добыча — десятка два половецких серебрушек.

Несколько раз за зиму Серик прохаживался возле ворот Реутова подворья, но Анастасии так и не довелось увидеть. Отчаявшись, уже было собрался накинуть аркан на бревно тына, да перемахнуть во двор, но тут вспомнил, с каким рвением купеческие работники защищают хозяйское добро — порубить ведь пришлось бы всех работников! А тут, наконец, и Новый год подошел. Солнце начало пригревать, но за ночь оседающие сугробы покрывались ледяной корочкой. Лед на Днепре был еще крепок, но тоже покрылся шершавой корочкой — самое время стеношных боев!

Встречали Новый год как всегда шумно и весело. Жгли соломенное чучело зимы. Меды и брага лились реками. Чего жалеть? Скоро новый урожай, да летом и некогда бражничать. Протрезвев на третий день, киевляне принялись готовиться к стеношному бою. По рядам ходили озабоченные кучки серьезных мужиков, так и этак рядили, кому с кем стоять. Как всегда яблоком раздора оказались кузнецы. Кузнецов было не слишком-то много, но силу они представляли немалую. После долгих судов и пересудов порешили, что кузнецов и кожемяк ставить в одну стенку ни в коем случае нельзя — она сразу получает неоспоримый перевес над другой. Наконец, лишь поздно вечером разобрались по стенкам, и город затих.

Наутро, казалось, будто весь город высыпал на берег Днепра. Все кручи были усыпаны бабами, девками в цветастых платках, стайками пацанов. Даже князь выехал за ворота; стоял изваянием, сидя на своем боевом коне. Шарап со Звягой как-то говорили, что в молодости князь Роман и сам не раз принимал участие в молодецкой потехе. Позади него неподвижно застыла только старшая дружина, младшая — была поголовно на льду. Немножко поорали, поспорили, в какую стенку дружинников ставить? Наконец, порешили поделить пополам и поставить по обеим. Немного постояли, притираясь к соседям, примериваясь. Серик стоял, как и в прошлом году, рядом с Батутой, по другую сторону от Батуты переминались с ноги на ногу от нетерпения Шарап со Звягой. Наконец, из княжьей дружины выехал трубач, медленно поднял рог и над Днепром разнесся низкий, мрачный рев. Обе стенки, приплясывая от нетерпения, начали сходиться. Сошлись. И хоть правила были незыблемы, соблюдаемы веками: по лицу не бить, ниже пояса не бить, — сероватый весенний снег мгновенно окрасился кровью. Серик работал, как ветряная мельница: пока правая рука наносила удар, левая шла на замах. И порушил таки стенку! Вломился в боевые порядки купецкого ряда. Рядом мелькнуло веселое, азартное лицо Горчака, но нынче он был врагом, а потому Серик так саданул ему в грудь кулаком, что Горчак не устоял на ногах. Чуть позади ломился Батута, Шарап со Звягой расчищали тылы. Уже было ясно, что кузнецы одолевают, но противник не сдавался, особенно отчаянно отбивались кожемяки, даже собственную стенку построили, с посадскими, немногими дружинниками и купцами. Однако задор быстро прошел. Потом долго обнимались, переживая перипетии боя, и повалили в город, к столам, кто семейный, и по корчмам, кто помоложе.