Полночный путь - [33]

Котко тихо вымолвил:

— Это все, что осталось, от полка левой руки…

Печенеги, попавшие в мешок, куда-то исчезли, и вот уже княжья дружина в соколином замахе нацелилась в тыл пехоте. И пехота не выдержала; побросала свои тяжелые копья и щиты и пустилась наутек. Неподалеку, в снежной пыли, мелькнуло печенежское знамя.

— Знамя! — заорал Серик, и кинулся сквозь строй вперед.

Строй уже переступил через своих павших, павших печенегов, и мерно шагал по полю, сметая остатки сопротивления. Ратай и Щербак были живы; откинув личины, они весело скалились, помахивая мечами. Копья их, видать, поломались в давке. Серик проскочил меж ними, и выбежал в поле. Сзади послышался отчаянный крик Ратая:

— Серик, ку-уда?! А ну вернись!

Но Серик уже бежал к рослому коню, стоящему неподалеку, его поводья мертвой хваткой держал убитый воин. Не мешкая, Серик мечом отсек поводья, вскочил в седло и помчался за мелькающим уже далеко впереди знаменем. А княжья дружина уже рассыпалась изгоном, и деловито разбирала арканы, побросав мечи в ножны.

То ли у Серика конь был лучше, то ли доспех легче, но расстояние между ним и знаменем быстро сокращалось. Вскоре он разглядел, сквозь мельтешение разрозненных пешцов и всадников, что скачут двое, оба в латах, у одного знамя уперто древком в стремя, у другого — длинное и тяжелое копье. Кто-то кинулся Серику наперерез. Не останавливаясь, он взмахнул мечом, привстав на стременах, но воин закрылся щитом, и Серик бить в щит не стал, а рубанул по опущенному вниз мечу, и вышиб его из руки. Помчался дальше. Наконец настиг, уже у самого леса. Воин с копьем остановился, развернул коня, уставил копье и дал шпоры. Серик пожалел, что у него нет щита. Тяжко ему придется, если он в первой же сшибке не выбьет копье из рук печенега. Он скакал, выпрямившись в седле, и, казалось, внимания не обращал на направленное ему в грудь копье. В последнее мгновение резко подогнул левую ногу и нырнул за конскую шею, но тут же выпрямился и рубанул по копью, махом отрубив его у самой руки воина. Знаменосец и не думал останавливаться, мельтешил впереди. Серик не раздумывая, помчался за ним, настиг, ухватился за древко, рванул, рубанул мечом знаменосца. Тот древка не отпускал, отмахивался от меча левой рукой в латной рукавице, напрочь забыв о собственном мече, висевшем у бедра. Серик напрягся, рванул древко, и знамя оказалось у него в руке. Он замахнулся мечом и тут разглядел совсем юное, перепуганное лицо. Шлем у знаменосца был без личины. Серик опустил меч, резко рванул поводья, разворачивая коня, и тут увидел, как к тому воину, с которым Серик только что сшибся, подскакали несколько всадников, воин перескочил на свежего коня, и все они припустили прочь. Серик в сердцах плюнул. Вот кого надо было брать, а не глупое знамя; это ж печенежский воевода, не иначе! Но было поздно, и он шагом поехал к своей сотне. Дружинники куда-то гнали пленных, на краю леса уже пылали костры — кашевары готовили ужин. Воины разбирали павших. Раненых относили к отдельным кострам, тут же суетились лекари.

Щербак с Ратаем тащили раненого печенега. Щербак крикнул:

— Все ж таки добыл знамя!.. Вот князь тебе этим же самым знаменем, да пониже спины, за то, что строй покинул…

Серик подъехал к своим саням, воткнул рядом с ними знамя в снег, привязал коня и побежал помогать разбирать раненых и павших. Общими усилиями раненых собрали еще до сумерек, павших оставили на завтра; подождут, им уже спешить некуда. К тому времени и кулеш подоспел. Расселись. Каждая сотня вокруг своего котла. Хлебали кулеш, перешучивались. Матерые вояки быстро оттаяли, а Серика все еще что-то тянуло изнутри, будто внутри натянута тетива и звенит, звенит…

По кругу пошли большие ковши с горячим медом, густо парящем на морозце, окрепшем к вечеру.

Прихлебывая из ковша, Ратай проговорил:

— Ну, братцы, удивил меня Серик! Это ж надо, Свиюгу переплюнул! Но вот за то, что из строя выскочил, князь его не пожалует…

Откуда-то с другого края послышался голос:

— Ратай, а ты не видел, как он чуть печенежского воеводу не попленил? Вот бы получил выкуп, так выкуп!

Ратай откликнулся:

— Ну, за знамя князь ему не меньше отсыплет… А воевода может быть только княжьим пленником, чтоб без урону рыцарской чести…

Допив мед, разбрелись по саням, завернулись в тулупы. Серик проспал до утра спокойно; видно добрый ковш крепкого меду расслабил тетиву, звеневшую у него весь вечер в груди. По негласному правилу стрельцы стражу не стояли.

Наутро принялись разбирать павших. Кроме вырубленных начисто двух сотен полка левой руки, в других сотнях потери оказались на удивление маленькими — всего десятка полтора убитых. Печенегов полегло много, но половина войска все же бежала. Не такие воины, печенеги, чтобы гнаться за ними, далеко оторвавшись от своей пехоты, потому князь решил их и не преследовать. Долго пришлось отделять христиан от многобожников. В княжьей дружине тоже не все были христианами. К вечеру отделили. Живые многобожники сложили огромный костер из бревен, нарубленных в ближайшем лесу, на него снесли убитых. Христиане в это время копали братскую могилу, отогрев землю кострами. Христиан полагалось хоронить на третий день, а многобожники запалили костер к ночи, и всю ночь пили у костра брагу, ели припасы, оставив лишь впроголодь на обратный путь. Серик справлял тризну со всеми, в то время как христиане мирно храпели в санях. Чуть ли не половина княжеского войска были многобожниками, к удивлению Серика. Он-то раньше считал, что уж если князь крещеный, то своим дружинникам он просто обязан приказать креститься.