Полночный путь - [20]

— Что такое бамбук? — перебил Серик Горчака.

— А бамбук — это трава такая, похожая на камыш, только ростом саженей в двадцать… — пояснил Горчак, и отхлебнул добрых пол ковша меду, после чего продолжил: — С пленниками поступают удивительно жестоко; и камнями-то побивают, и животы вспарывают, и ослепляют! А потому в плен друг другу стараются не сдаваться — дерутся люто! — Горчак замолчал, налил меду.

Серик протянул задумчиво:

— Эт что же получается? Отсюда до страны серов целый год пути?

— Поме-ене… — протянул Горчак. — И на всем пути от Асторокани половцы сидят, деньги гребут лоханями. Это ж подумать! Караваны — по тысяче верблюдов, и каждый день! Не зря же сарацины который год бьются, отвоевать себе весь Путь. Они отвоевали только самое южное ответвление, и то силу заимели такую, что теперь бьют крестоносцев, как хотят. Теперь крестоносцы хотят потеснить половцев, но те пока держатся. Ладно, Серик, давай спать… — и Горчак зевнул до хруста. — А то я последние дни спал в полгаза, от Рюриковых дружинников берегся…

У Серика и самого глаза уже слипались и от усталости, и от доброго меда.

К концу следующего дня началась осенняя непогода; с серого неба засеялся мелкий, противный дождичек, все обрядились в непромокаемые плащи из бараньих шкур. Кони фыркали, мотали гривами, разбрызгивая мелкие капли дождевой воды. Серик думал, что изнеженная купеческая дочка потребует пережидать непогоду на постоялом дворе, но не тут-то было; она безропотно села на коня таким же серым и дождливым утром. Правда, эта непогода оказалась лишь пробной — на третий день дожди кончились, и снова засияло солнышко, но, наконец, стало холодно. И теперь подкольчужная рубаха не мокла от пота, ехать стало невпример приятнее.

Серик все чаще и чаще ловил на себе девичьи взгляды, и сердце от этого сладко замирало в груди. Да и сам он временами глаз не мог от нее отвести. Горчак хмурился. Наконец, однажды не выдержал, сказал:

— Ты, Серик, не пялься на Анастасию. Не нашего она поля ягода. Если б ты был хотя бы боярином…

— Честь заслужить недолго, представился бы случай… — пробурчал Серик.

Он дал себе зарок, пореже смотреть на Анастасию, и тут же его нарушил. А потому плюнул и на предостережение Горчака.

В Чернигове пришлось заночевать. А поскольку на постоялом дворе стояло много народу, то самое ценное из телег внесли в светелку, в которой ночевали женщины. Серик обратил внимание, как тужились четверо работников, таща угловатый тюк. Там угадывался сундук, обернутый кожей. В общей горнице сидело множество народу, шумели, пили меды, брагу, казалось, никто не обратил внимания на работников, тащивших сундук, но Серик вскоре заметил, как один из бражников поднялся, и, стараясь оказаться незамеченным, выскользнул на улицу. Серик толкнул локтем Горчака, шепнул:

— Видал?..

— Видал! — раздраженно рявкнул, тоже шепотом, Горчак. — Нарвались, таки…

— В сундуке-то, поди, казна? — спросил Серик.

— А чего ж еще… После моих вестей Реут первым делом решил казну схоронить в пустыне у своего старого дружка.

— А чего ж дочку, самую любимую, послал в такое опасное путешествие?

— Э-э… У него их еще пятеро, одна любимее другой… Так хоть какая никакая, а была вера, будто она и правда, помолиться едет…

Хоть и маловероятно было, что тати попытаются ограбить прямо на постоялом дворе, решили стоять стражу. Горчак настоял на том, что самую опасную, рассветную стражу, будет стоять он. Вернее, лежать. Встать и стоять всю ночь у дверей светлицы, это все равно, что встать посреди площади и орать в голос: — "Господа тати! Просим в очередь за казной!"

Бражники быстро угомонились, потому как на утро всем было в дорогу. Серик растянулся на лавке, не снимая кольчуги и шлема, рядом лег Горчак, тоже в кольчуге и шлеме. Хозяин постоялого двора изумленно спросил:

— Вы это чего, ребятки?..

Горчак пробурчал из-под личины:

— Зарок это у нас такой перед Господом: три года не снимать кольчуг и шлемов.

— А-а… — понимающе протянул хозяин.

Серик лежал, прислушиваясь к храпу спящих постояльцев. Иногда, когда храп утихал, слышались звуки со двора; там хрупали овсом кони, изредка фыркали, заглушая храп тех, кто предпочитал спать в телегах. Серик давно привык и к сторожению в лежачем положении, и к бесконечной осторожности в опасном походе, а потому ночь прошла до половины незаметно. Почувствовав, что пора будить Горчака, он толкнул его в плечо. Тот, не поднимая головы, шепнул:

— Спи, Серик…

Серик закрыл глаза и мгновенно, будто в прорубь провалился.

Ночью ничего не случилось. Утром они торопливо запрягли лошадей, оседлали верховых и поспешно выехали из города.

Горчак спросил:

— Ты татьбой промышляешь… Что скажешь; они догонять будут, или засаду устроят?

— Засаду, скорее всего… — проговорил Серик. — Удобнее и надежнее.

— Эх, и другой дороги нет! — рубанул воздух кулаком Горчак. — Ладно, авось пронесет нелегкая…

Они стояли в ряд, перекрывая узкую просеку. Четверо. На крупных конях, в кольчугах и с длинными копьями.

— Это и всего-то? — изумился Горчак.

— Остальные в кустах прячутся, примерно на полдороги… — пробурчал Серик. — Может, помедлим?.. Вдруг следом большой обоз идет?