Полночная ведьма - [105]

Брэм отшатывается, как будто от удара. Мгновение ему кажется, что на него опять напал Темный дух, но нет, это не так. Он понимает, что потрясение, из-за которого у него сперло дыхание, и боль, стеснившая его грудь, – это признаки разбитого сердца.

Она ушла. Ушла от меня!

Внезапно он видит все в другом свете, и ему открывается правда, которую он до сих пор не хотел признавать. Лилит не разорвала помолвку с виконтом, потому что все еще любит его. Она танцевала с ним на балу, и по тому, как они прижимались друг к другу, было ясно, что они глубоко привязаны друг к другу. Она ушла с бала, ничего не объяснив ему, Брэму, а затем не приехала на вокзал. А сейчас, сейчас он стал свидетелем их с Харкуртом любви.

И она предпочла уехать с ним, а не со мной.

Он минуту стоит неподвижно, его мысли путаются от смятения и обиды, боль от того, что он ее потерял, обрушивается на него, словно поднятая бурей волна, и, чтобы не упасть, ему приходится схватиться за ограду сада. Только убедившись, что его уже держат ноги, он бредет обратно в Блумсбери.

Придя домой, он обнаруживает, что дом пуст. Он проходит по необычно тихому коридору. Здесь нет ни пса, ни велосипедов, значит, Джейн отвела детей в парк. Брэм заходит в пустую студию Мэнгана. Им владеет оцепенение, на смену острой душевной боли пришли отупение, опустошенность и тяжелое чувство полнейшей растерянности. Он снимает шляпу и тяжело опускается на глыбу необработанного известняка. Где-то в саду раздается неуместно веселая песня черного дрозда. Пересохшее горло Брэма начинает першить от висящей в воздухе каменной пыли, он заходится кашлем, и этот звук эхом отдается от стен и глыб известняка.

Голос Перри заставляет его вздрогнуть.

– Похоже, тебе надо выпить, – говорит тот, входя в студию из темного коридора с бутылкой и стаканами в руках. Он берет стул и садится напротив Брэма. – Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что ты выглядишь просто ужасно, – замечает он, наливая Брэму и себе по изрядной порции бренди. – Вот, выпей, это тебя подбодрит.

В любой другой день Брэм, возможно, усомнился бы в том, что бренди так уж необходимо, усомнился в мотивах Перри и даже в том, что оно вообще имеется в доме. В любой другой день он бы остановился и подумал, что сначала надо бы поесть или хотя бы проглотить воды, чтобы не пить на пустой желудок. Но не сегодня. Сейчас он хочет одного – облегчить свою муку. Выпить, чтобы хоть немного размыть ту картину, которую он никак не может выбросить из головы, – Лилит в объятиях Льюиса Харкурта. Лилит, уезжающая с ним. Он осушает стакан и протягивает его Перри, чтобы тот налил еще. Не говоря ни слова, он выпивает и второй стакан.

– Успокойся. – Перри беззаботно смеется.

– Налей еще.

Перри смотрит на него, потом спрашивает:

– Хочешь поговорить об этом, старина?

Брэм пожимает плечами и качает головой.

– Нет. Да. Нет! О чем здесь говорить?

– У тебя явно что-то не так.

– Она ушла от меня, Перри. Она приняла решение, выбрала путь, по которому пойдет ее жизнь, и в этой жизни не будет меня.

– А-а.

– Вот именно. – Брэм наклоняется вперед, уперев локти в колени, и крутит стакан в руках, уставившись на золотистый напиток, как будто он может дать ему ответ, подсказать, что предпринять.

– Полагаю, мы говорим о восхитительной Лилит? – спрашивает Перри.

– Я был глупцом, когда воображал, что она может захотеть выйти за меня замуж.

– Я думал, она весьма увлечена…

– Она выбрала Харкурта, – перебивает его Брэм.

– Понятно. Может быть, на нее оказала давление семья? Наверное, они хотели, чтобы она выбрала кого-то, кто бы… больше ей подходил?

– Ты не знаешь и половины правды.

Кажется, Перри хочет ответить, но не говорит ничего, а только наливает в стаканы еще бренди.

Брэм качает головой.

– Знаешь, думаю, дело не в этом… не в давлении семьи. Она была готова к тому, что мать ее решение не одобрит, да и к тому, чтобы сказать своему жениху… расторгнуть их помолвку… конечно, это было бы нелегко. Но знаешь, когда мы были вместе… быть с нею значило для меня все.

– Ты ее любишь.

– Ха! – Брэм невесело смеется. – Это слово и близко не охватывает то, что я чувствовал. То, что я чувствую. Это… так огромно! То, как она действует на меня, как страсть к ней поглощает меня всего… Быть с нею, любить ее, я совершенно потерял от нее голову, ты понимаешь, что я говорю? Ты можешь меня понять? И понимаю ли себя я сам? – Он запускает пальцы в свои спутанные волосы.

– А ты не думал, что мог ошибиться?

– Нет.

– Или что ты мог бы… вернуть ее?

– Мы не в том положении, чтобы играть в игры. – Он смотрит на Перри. – В наших отношениях были… сложности. Если она решила, что не может быть со мной… я не буду пытаться заставить ее передумать.

– Тогда что же ты будешь делать?

– Не знаю. Не знаю! Откуда мне знать? – Он вскакивает, размахивается и швыряет стакан в стену. Но звон разбиваемого стекла оказывается намного тише, чем он ожидал. Он и близко не выражает владеющих им ярости и печали, которые от бренди стали еще сильней. – Мне надо уехать, – говорит он наконец. – Я не могу здесь оставаться. Не могу оставаться в Лондоне, где живет она. Не могу.