Полночная чума - [8]

— В чем дело? — обернулся он к Волленштейну, не в силах отвести взгляд от лица еврейского ребенка, — по всей видимости, мальчика, — который смотрел на него затуманенным взором из груды мертвых тел.

— Эти евреи были больны, все шестнадцать, — торопливо пояснил Волленштейн откуда-то из-за спины Кирна. — Именно по этой причине я и отправил их в Кан, чтобы оттуда их поездом переправили на восток.

Ох уж этот таинственный восток, где пачками исчезали евреи!

— Больны? Чем больны? — Кирн наконец сумел оторвать взгляд от лица ребенка и повернулся лицом к эсэсовцу. Впрочем, исходившее из грузовика зловоние по-прежнему давало о себе знать.

— Тифом.

— Тифом? — переспросил Кирн и замер на месте. Он видел тифозных больных в России. В том декабре под Москвой с тифом тогда слегла примерно пятая часть их роты. А все вши, от которых не было никакого спасения. — Вы лечили их от тифа?

— Что ж, можно сказать, что да, — ответил Волленштейн.

— Но…

— Но я был бессилен им помочь. А после этого кто-то их украл.

Кто-то украл евреев. А вот это уже нечто новенькое! Зачем кому-то понадобилось красть евреев?

— Кто-то устроил на дороге засаду, — продолжал Волленштейн, — и украл их.

Это было Кирну понятно и без всяких пояснений. Черные сапоги и серые брюки в придорожной траве рядом с «даймлером» — это мог быть только водитель грузовика. Разумеется, это дело рук маки. Чьих же еще! Помимо немецких солдат, которые обитали здесь, на побережье Нормандии, в своих крепостях и блиндажах в ожидании вторжения вражеских войск, только у местных партизан имелось оружие.

Кирн впервые обратил внимание на двоих эсэсовцев, которые застыли по ту сторону грузовика, оба с карабинами через плечо. Как и Волленштейн, они сохраняли дистанцию между собой и грузовиком. На руках у них, как и у их начальника, были резиновые перчатки.

— Значит, у ваших евреев был тиф. Затем они сбежали, и вы хотите, чтобы я вам их нашел.

— До того, как они заразят остальных, — ответил Волленштейн. — Я опасаюсь, как бы они не заразили наших людей. Я имею в виду военнослужащих вермахта, — Волленштейн по привычке потер руками.

Кирн кивнул. Здесь явно было что-то еще. Кирн был в России и видел, как эсэсовцы обращаются с евреями. Крайне сомнительно, чтобы эсэсовец когда-нибудь дал еврею даже таблетку аспирина.

— Вы их мне найдете, — повторил Волленштейн. Эти слова прозвучали скорее как вопрос, а не приказ. — Все они были больны, очень больны, так что уйти далеко они никак не могли. А вот заразить других вполне успели.

— Вы сказали, что у них тиф, — произнес Кирн, в очередной раз покосившись на открытую дверь грузовика. — Как мне узнать, что именно я должен искать? — Господи, когда же, наконец, этот чертов эсэсовец перестанет потирать руки? Скрипучий писк резины о резину уже начинал выводить его из себя.

— Это особая разновидность тифа, — проговорил Волленштейн с подозрительной поспешностью. — Лихорадка, озноб, боль в груди, а когда начинается кашель, то сначала мокрота прозрачная, а потом постепенно больной начинает отхаркивать кровь.

Что-то совсем не похоже не тиф, подумал Кирн. Тот тиф, который косил их ряды под Москвой, был другим — сыпь, жар и сухой, лающий кашель.

— А чем его лечат? — поинтересовался Кирн.

Волленштейн бросил взгляд на грузовик, затем снова посмотрел на Кирна.

— Любой задержанный с этой формой тифа должен быть немедленно посажен на карантин. Надевайте маску и не подходите ближе чем на пару метров. И вы будете в безопасности, — произнес он.

Кирн достал вторую сигарету и закурил.

— Я не врач. То, что вы мне описали, может быть чем угодно. Той же самой инфлюэнцей. Вам придется помогать мне, указывать, то я нашел или нет, — и он помахал рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону грузовика.

Волленштейн выпучил глаза — казалось, они вот-вот сползут куда-то на лоб, — точно так же, как в тот раз, когда он вступил на борт ржавого корыта, что пришло из Индокитая. Интересно, а нет ли какой-то связи, задумался Кирн, между этим странным тифом и тем деревянным ящиком, который был прикручен к полу в каюте японца. Евреи в кабине грузовика все почернели, ни дать ни взять негры. По словам пирата, японец на борту судна, пришвартовавшегося в порту Бордо, тоже почернел, когда умер.

— Нет-нет, меня ждут свои дела, важные дела, — поспешно ответил Волленштейн.

— Тогда я не смогу найти ваших евреев.

Волленштейн засунул руки в карманы пальто.

— Да-да, вы правы. Но только сегодня. Мы найдем одного или двух, и тогда вы будете знать, кого вам искать.

Кирн удовлетворенно кивнул.

— Значит, вы сказали, их было шестнадцать. Считая вместе с этими или нет? — уточнил он и помахал сигаретой в сторону распахнутой двери в кузове «даймлера».

— Там три тела. Значит, тринадцать убежали.

Кирн кивнул, бросил сигарету на землю и ногой потушил окурок.

— Моя машина, — он указал на небольшое «рено», припаркованное метрах в двадцати от грузовика.

— Один момент, — произнес Волленштейн и, обойдя грузовик, подошел к своим эсэсовцам.

Кирн протиснулся за руль «рено» и принялся наблюдать в ветровое стекло. Волленштейн о чем-то говорил с эсэсовцами. Те кивнули и направились к своему грузовику, припаркованному чуть дальше на проселочной дороге. Волленштейн тем временем направился обратно к машине. На глазах у Кирна двое эсэсовцев достали из кузова грузовика канистры с бензином. Один плеснул бензина на капот «даймлера», другой вытащил за ноги мертвого водителя из придорожной травы. Затем вместе со вторым поднял мертвеца — один за ноги, другой за руки — и забросил его в грузовик.