Полководцы Древней Руси - [10]

Обо всем этом не подозревал князь Игорь и продолжал свое движение к Царьграду, из осторожности обходя прибрежные города, отказываясь от болгарской добычи ради большой, царьградской…

Последний мыс перед Босфором, а возле него, как палец, предостерегающе уставленный в небо, башня маяка. Над башней поднимаются клубы черного дыма — стража оповещает о приближении руссов. Из-за мыса выплывают хищные византийские триеры. Византийских кораблей так много, что князь Игорь не решается идти на прорыв и приказывает поворачивать к берегу, на мелководье, недоступное для больших судов.

— Пойдем к Царьграду сушей! — объявляет он хмурым воеводам.

По пыльным дорогам, вьющимся среди зеленых холмов, на которых нарядными резными игрушками разбросаны виллы царьградских вельмож, пошли пешие рати воев. Дружинники остались на берегу, возле ладей.

Движение пешего войска отмечалось дымами пожаров. Дымы умножались и постепенно удалялись от берега. На захваченных у греков повозках привезли к ладьям первую добычу. Ничто не предвещало беды. Обитатели белых домов бежали, бросив все свое имущество, а о страшных железобоких всадниках императора Романа не было слышно. Казалось, повторяются обстоятельства славного похода Олега Вещего, когда царьградцы спрятались за крепостные стены и молили руссов о пощаде…

Но вот неожиданно иссяк поток телег с добычей. Дымы пожаров остановились, не продвигаясь больше к полуденной стороне, где за холмами притаился Царьград.

По опустевшей дороге, нахлестывая бичом взмыленных коней, примчался на колеснице сотник Свень.

— Княже! Беда! Греки идут великой силой!

Нападение тяжелой панцирной конницы, которую вели за собой прославленные византийские полководцы Панфир, Фока и Федор, было неожиданным. Всадники с длинными копьями выехали из садов и начали теснить руссов. Многие воины не успели добежать до общего строя и погибали поодиночке, настигнутые всадниками. Но остальные составили рядом большие щиты и приняли бой.

Страшными были атаки конных катафрактов, которые пронзали своими длинными острыми копьями людей насквозь» Но еще страшнее показался руссам греческий огонь, который извергали медные трубы. Струи ползучего пламени ползли по щитам, обтянутым бычьей кожей, и воины вынуждены были откидывать горящие щиты, сражались незащищенными. Истаивал русский строй, медленно пятился к берегу. Но между ним и берегом тоже были греческие всадники.

До вечера длилась жестокая битва. Руссы держались, удивляя императорских полководцев упрямой стойкостью и презрением к смерти.

Огорченный большими потерями, доместик Панфир приказал трубить отступление. Руссам все равно некуда бежать. Позади них — море и огненосные триеры. Руссы неизбежно попадут на невольничьи рынки или в руки палачей. Стоит ли проливать кровь блестящих всадников в бесплодных атаках?..

Было уже совсем темно, когда остатки воев возвратились к ладьям. Следом за ними осторожно подъехали конные разъезды доместика Панфира, остановились поодаль. На холмах вспыхнули огромные костры, ярко осветили деревянные кресты, на которых палачи распяли пленных руссов — для устрашения уцелевших в бою…

Положение русского войска казалось безвыходным: впереди — многочисленная императорская конница, за спиной — цепь огненосных триер, а до Руси долгие недели пути по враждебной земле или по морю, не менее враждебному. Выбор представлялся скудным: смерть в бою или смерть на кресте… Если боги не дадут силы для прорыва».

На совете ближней дружины князя Игоря было решено прорываться по морю. Воевода Свенельд верно подсказал, что на суше, даже в случае первого успеха, пешей рати все равно не уйти от греческой конницы.

Едва над неподвижной, будто застывшей водой Понта занялся рассвет, ладьи князя Игоря тихо отплыли от берега, вытягиваясь строем клина. На острие клина, как клюв хищной птицы, взрезала волны княжеская ладья — большая, с множеством красных весел, от носа до высокой резной кормы укрытая серыми бычьими шкурами для защиты от греческого огня.

Ладьи проплыли больше половины расстояния от берега до греческого флота, когда на триерах началась суматоха. Взревели тревожно трубы, прокатилась над морем судорожная барабанная дробь. Полуголые корабельщики с криками принялись выбирать якорные канаты. Зашевелились длинные весла триер. Патриций Феофан, друнгарий флота, попытался преградить дорогу русскому клину. Но было уже поздно. Цепь триер так и не сомкнулась перед стремительно набегавшими русскими ладьями.

Гребцы на княжеской ладье ожесточенно рвали весла, обливаясь потом под бычьими шкурами, надсадно всхрапывая. Навстречу быстро катились высокие носы триер, угрожающе торчали из воды бивни таранов. Кормчий направил княжескую ладью в свободное пространство между двумя триерами.

Застучали по бортам греческие стрелы. Потоки жидкого пламени брызнули с палубы ближней триеры, огненными ручейками поползли по мокрым шкурам; скатываясь в воду, греческий огонь продолжал гореть, и казалось, что ладья плывет по сплошному огню. Тяжко ударила в корму каменная глыба, пущенная греческой катапультой.

Дым, шипенье пара, крики и стоны раненых, треск сокрушаемого ударами дерева…