Полковник Сабуров - [4]

Ему казалось, что он сейчас упадет. Секунду или две он простоял неподвижно и открыл зажмуренные глаза.

По лестнице навстречу ему поднималась его жена, очень бледная, очень спокойная, в черном платье, которое удивило его какой-то странностью. Только в следующую секунду он понял, что эта странность заключалась в том, что до этого он вообще никогда не видел ее ни в чем другом, кроме военной формы.

Она шла по лестнице медленно, не держась за перила, молча глядя на него своими большими, прекрасными глазами. Если можно так сказать, у нее не было на лице никакого выражения, совсем никакого: ни волнения, ни радости, ни страха — ничего. Казалось, что она только бессловесно повторяет про себя: «Иду, иду, иду...», и повторяет это уж бог знает как давно, и идет тоже бог знает как давно по бесконечной лестнице, наверху которой стоит он.

Вместо того чтобы броситься к ней навстречу, то есть сделать то, что следовало сделать, он неожиданно для себя так и остался на месте, продолжая держаться за перила похолодевшими руками.

А она все молчала и шла прямо на него, и ее неизменившееся лицо, молодое и красивое, было совершенно такое, какое он видел в последний раз в Сталинграде. И когда она дошла до последней ступеньки, он вдруг отпустил перила, медленно потянулся к ней руками, взял ее руки, поднял их на уровень своего лица и поцеловал сначала одну, потом другую, туда, куда он целовал их тогда, в запястья. И с невероятной остротой вспомнил ощущение запекшихся ссадин, которых тогда касались его губы, и щекочущее, грубое прикосновение рукавов шинели.

Потом он отпустил ее руки, и они поцеловались. Они поцеловались сначала стоя, потом как-то само собой сели на верхнюю ступеньку лестницы и поцеловались еще раз сидя. Потом он обнял ее за плечи так, что голова ее уткнулась ему в грудь, и, вытянув шею, глядя поверх ее головы, долго сидел и молча, ничего не видя, смотрел в стену.

Со стеной творилось что-то невероятное: она то была стеной, то вдруг раздвигалась, исчезала, и на ее месте мелькали обрывки каких-то воспоминаний, картины, совсем, казалось бы, не касавшиеся женщины, которую он сейчас обнимал. Кусок снежного поля, какой-то опустевший вокзал с содранной крышей, унылая линия железнодорожных путей и свинцовая вода с торчащими из нее обломками обрушившегося моста.

Нет, это были воспоминания, совсем не связанные с ней. Наоборот, как раз то, что разделяло их все эти годы.

Так они просидели, наверное, несколько минут, может быть, даже больше, потому что внизу открылась дверь и в дверях появились Петя и повар, несшие вдвоем огромный торт, как всегда в таких случаях, неизвестно кому нужный.

— Товарищ гвардии полковник, — сказал Петя взволнованным голосом.

— Да, да, да, да, да, — сказал полковник, все еще продолжая сидеть на лестнице и бессмысленно глядя на Петю. — Да, да, очень хорошо. Очень хорошо, спасибо.

И, встав, он потянул за собой жену и, все еще не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, согнул в локте руку, и они, повернувшись, взошли на последнюю ступеньку лестницы и медленно прошли в столовую.

Сзади них, стуча сапогами, поднимались по лестнице Петя и повар с тортом.

Полковник с женой под руку прошли всю столовую и повернулись. Когда они повернулись, повара уже не было. В дверях стоял один Петя и держал в руках торт. Полковник сделал шаг вперед, выпустил руку жены и, не зная, что делать, с некоторым сомнением протянул руки к подносу, на котором лежал торт. Но Петя, вместо того чтобы передать ему торт, отступил сам на шаг назад и сказал:

— Товарищ гвардии полковник Алексей Иванович!

Он сказал все это без паузы, как полный титул.

— От имени сталинградских ветеранов по случаю вашего счастья... — продолжал он. И вдруг заплакал, и заплакал не по-мужски, а по-детски, как-то жалостно всхлипывая.

— Ну что ты, в самом деле? — сказал полковник. - Что ты, в самом деле? — и потряс за плечи Петю. - Петя, что ты, в самом деле? — повторил он в третий раз, чувствуя, что к горлу у него подкатывается комок.

— Сколько лет, — отрывисто, сквозь слезы, сказал Петя. - Сколько лет душа в душу. От живых и от мертвых. С праздником! — И, снова отрывисто повторив: «Душа в душу», повернулся и выбежал, не закрыв за собою дверь.

На столе стоял торт, большой, с розовым кремом, по которому белым марципаном была выведена длинная поздравительная надпись.

А полковник стоял у стола, смотрел на этот нелепый торт, и слезы неудержимо катились по его щекам. Воспоминания, до этой минуты, казалось, аккуратно, как костяшки домино в ящичке, сложенные в его душе, вдруг потеряли обычный порядок, и, хотя их по-прежнему было ровно столько же, сколько раньше, они уже не могли влезть в эту коробку. Они неуютно ворочались в его душе, вылезали углами и, не помещаясь, выталкивали из его глаз наружу слезы.

— Алеша, успокойся, — говорила жена, обняв его за шею, поднявшись на цыпочки и губами и щеками вытирая с его лица слезы.

Он стоял и принимал это так, как будто виделся с ней все эти годы каждый день, как будто это все было не в первый раз, и только бессознательно запрокидывал назад голову, словно хотел, чтобы слезы закатились обратно под веки.