Полковник Горин - [56]

— Он? Насколько я знаю, он просто Муравьев.

— Королева мы ему добавили. Изобретает и после армии мечтает поступить в Бауманское, чтобы со временем стать конструктором.

— А может быть, лучше в ракетно-артиллерийское? К службе уж не привыкать.

— Разрешите подумать? — попросил уклончиво Муравьев.

— Ваше право.

Вскоре в казарму стали прибывать офицеры. Видимо, они спешили: некоторые были плохо выбриты, с косо застегнутыми галстуками, с недочищенной обувью. Комдив не стал делать замечаний. Для него важно было, чтобы они сами увидели свои промахи и сами же их устранили.

Горин пригласил к столу командира подразделения, спокойного, несколько медлительного майора.

— Как решили устранять недостатки, вскрытые комиссией корпуса?

— План еще не совсем готов, товарищ полковник, но…

— Был бы он в голове…

— Имеется, — майор подал записную книжку и пояснил: — Вчера вечером командиры рот получили задание на сегодняшний день, к обеду дам на всю неделю.

Горин просмотрел несколько листков, исписанных и не раз перечеркнутых рукой майора. Его «задумки», их было шесть, понравились комдиву. Недоставало одной, и Горин заметил:

— Если выполните все, что задумали, солдаты и сержанты экзамен сдадут неплохо. А вот офицеры… сомневаюсь. Каждый день, с утра до позднего вечера, по вашим наметкам, они должны быть с подразделениями. Но им-то тоже нужно готовиться, кое-что вспомнить, повторить, потренироваться. Они ведь будут начинать. Получат «плохо», трудно ждать высокого результата от подчиненных. Согласны?

— Пожалуй.

— Решим так: выделяйте на занятия с подразделениями строго необходимое количество офицеров. Для остальных в эти часы — организованная самоподготовка. Возглавьте ее сами или поручите своему заместителю. Подумайте, какая помощь нужна от меня. Вечером буду у вас на комсомольском собрании.

Горин пробыл в подразделении весь день. Побеседовал со многими солдатами, исписал в записной книжке немало листов — факты, примеры, обобщения. Тех, с кем говорил, обступали товарищи, расспрашивали. С каждым часом нарастал интерес к тому, что делал командир дивизии в подразделении.

На собрание комсомольцы шли с ожиданием каких-то перемен.

Первая обнаружилась еще перед собранием: комдив попросил всех командиров некомсомольцев заниматься служебными делами. Вторая — в начале собрания: когда избрали президиум, он отвел себя — хватит там и одного коммуниста, подполковника Желтикова. А во время собрания подсел к солдату, на котором докладчик, секретарь бюро комсомольской организации батальона, испытывал острие своей критики.

После доклада наступила неловкая пауза. Как это иногда бывает, никто не решался высказаться первым в присутствии большого начальства. Председатель вынужден был объявить перерыв.

Горин вышел вместе со своим соседом, солдатом Губановым.

— Вас вроде не слишком укололи критические стрелы докладчика?

Солдат молча пожал узкими плечами.

— Не больно или нет охоты отвечать? — спросил Горин суше.

— Нет, почему же? Если бы я был хорошим, о чем бы тогда говорили на собраниях? — с ухмылкой ответил солдат:

— О любви, например, а не об элементарной дисциплинированности…

Губанов понял, что полковнику не нравится его поведение. Не измени тон, он может не только словами напомнить о различии их положения. Но все же ответил, как человек, хорошо понимающий жизнь.

— Любовь — в книгах, в жизни — проще…

— Как это?

— Не думаю, что вы не знаете этого.

— Как вам сказать… Видимо, в таких делах я знаю меньше вас, хотя и в два раза старше. В ваши годы я воевал. Потом учился. Довелось и любить. Что было дурного во мне, старался избавиться.

— Вы командир… вам положено.

Горина начинала злить вольность солдата, его взгляд заострился. Но одергивать Губанова он воздержался, чтобы не смущать и без того не слишком бойких комсомольцев.

— Судя по докладу и отношению к вам ваших же товарищей, вы не особенно им по душе. Почему?

— Люблю ходить по лезвию.

— Оно острое, можно порезаться.

— Ну что ж, заживет, — со снисходительной самоуверенностью ответил солдат, будто действительно уже не раз ходил по лезвию и расплачивался за это. Получалось, он хорошо понимал, что делает, и бравировал опасностью. Это заинтересовало Горина.

— Кто ваши родители?

— Отец, быть может, был бы таким, как вы, или генералом. Мама, она врач, говорит, что он был храбрым и умер от ран месяц спустя после моего рождения.

Горина возмутил небрежный, даже несколько иронический отзыв солдата об отце и матери.

— Вы что же, не верите, что на войне люди получали смертельные раны?

— Верю. Только почему он не оставил мне своего отчества?

— Видимо, не думал умирать. И все же вы получили его отчество?

— Да.

— Так почему же вы, взрослый человек, комсомолец, так долго таите обиду?

Губанов не смог ответить, и на его лице снова появилась защитная ухмылка.

— В комсомол вы вступили по своему желанию?

В случае утвердительного ответа Горин намеревался спросить строго: почему же не выполняете устав? Но Губанов ответил не то:

— Уговорили.

— А вам хочется быть комсомольцем?

— Мне нравится забота обо мне, — уклонился солдат от ответа.

Горин и Губанов вернулись в ленинскую комнату, когда Желтиков говорил о чем-то с двумя комсомольцами и молодым замполитом роты. Завидев комдива, он поспешно умолк и подошел к нему.