Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары - [32]
Григорий, старший карельский офицер, назначил в качестве извозчика для моих легких саней рыжебородого гиганта, чье имя было таким же огромным, как и он сам. Для удобства мы сократили его до Микки. Он принял это обращение с широкой ухмылкой, которая, казалось, была неотъемлемой частью его жизни. С собой он привел гнедую лошадку, которую представил нам Мышкой[36], то есть маленькой мышью. Позже мы обнаружили, что это животное ростом лишь чуть выше четырнадцати ладоней[37] было самым быстрым ездовым пони в округе; у этой лошадки было львиное сердце, и поездка за пятьдесят верст была лишь разминкой для ее невероятно проворных ног. Мне всегда было приятно ехать в санях и слушать, как Микки разговаривает со своим другом. Однажды я спросил его, что случится, если он ударит Мышку хлыстом или палкой. Он перестал улыбаться, его глаза удивленно расширились, и, покачивая головой, он торжественно сказал: «Бедняжка умрет от разрыва сердца».
Среди всевозможного снаряжения, присланного нам Военным министерством, оказались и лыжи швейцарского образца. Впрочем, карелы предпочитали использовать свои собственные, которые были на шестнадцать дюймов длиннее и на два дюйма уже; единственными креплениями на них были два ремня: один для носка обуви, второй закреплялся на лодыжке. Мы постоянно практиковались в езде на лыжах, пока не научились сохранять вертикальное положение и передвигаться более-менее успешно, однако так и не смогли сравняться в мастерстве с карелами, которые катались на лыжах с самого раннего детства.
<Ииво> Ахава, офицер разведчиков, время от времени демонстрировал свое блестящее умение кататься на лыжах. Он прыгал с утеса высотой 200 футов, едва касаясь уступов лыжами, все это без каких-либо пауз и совершенно не теряя равновесия, и тут же — проходило гораздо меньше времени, чем нужно, чтобы описать это — проносился, словно ласточка, над замерзшей рекой. В другой раз он выбирал быстрого северного оленя, который, как говорили, мог бежать со скоростью сорок миль в час. Он набрасывал на него сбрую из каната или веревки, закреплял ее на шее животного и, пропустив под туловищем оленя, привязывал к своему запястью. К основанию рогов привязывался поводок, который наездник крепко сжимал в правой руке, в то время как в левой он держал хлыст. Даже на максимальной скорости он легко справлялся с самыми отчаянными попытками оленя освободиться и контролировал каждое движение — мог в любой момент повернуть направо или налево, а на полную остановку ему требовалось всего лишь несколько футов.
Ахава, очевидно, в полной мере пользовался возможностью кататься на лыжах, для чего в Карелии имелись все условия: снег лежал здесь в течение шести месяцев из двенадцати. В деревнях обычным зрелищем были дети, младшим из которых было года четыре, слетающие с горок на бочарных клепках или просто на ровных досках, прикрепленных к ногам на манер импровизированных лыж.
Суровый климат и отсутствие солнечного света позволяли отдыхать и заниматься спортом на открытом воздухе лишь несколько часов в неделю, но гостеприимные русские предлагали многочисленные и разнообразные возможности провести свободное время. Среди них был неизбежный обед, продолжавшийся с трех до семи или восьми часов. Обычно он состоял из закусок[38], обычно от двенадцати до сорока видов, всегда превосходного супа, различных рыбных блюд, оленины, которую также готовили по-разному; иногда подавались и другие виды мяса, в том числе кабанина и медвежатина. По счастью, смена блюд происходила без спешки, и у нас оставалось много времени на то, чтобы поговорить или выкурить сигарету. В качестве аперитива подавалась водка. Часто она оказывалась единственным алкогольным напитком, так как было трудно достать вино, но, поскольку водка изготавливалась из чистого спирта и разбавлялась градусов до тридцати, да к тому же мы пили ее с осторожностью из ликерных рюмок, за последствия нам не приходилось испытывать ни чувства смущения, ни какого-либо другого — она лишь стимулировала общение.
Помимо этого, почти каждую неделю кемский почтмейстер ставил новые пьесы, в которых играли сам он и некоторые из чиновников его несоразмерно большой конторы — на местной почте работало примерно тридцать пять человек, которым приходилось справляться с полудюжиной писем и парой телеграмм, составлявших нашу обычную недельную почту. Это создавало идеальную обстановку для репетиций.
Как правило, ставились трагедии, перенасыщенные тем, что мы называем «сырыми» диалогами: по большей части они состояли из рыданий. Главный герой не отличался разнообразием — он был неизменно слеплен по образу и подобию мрачного принца Датского, только без соответствующих подвигов. Актеры сидели на деревянных стульях, а главный герой — на мягком кресле, и все они говорили, говорили, говорили! Сцены сменялись л ишь тогда, когда на место одних актеров приходили другие — очевидно, первые к этому времени были уже не в состоянии говорить. Трагедия становилась интенсивней, когда главный герой бывал простужен и при этом забывал взять с собой носовой платок. Развитие сюжета не обходилось без прогрессирующего безумия, и к концу пьесы, длившейся около пяти часов, герой до того утрачивал над собой контроль, что убивал, обычно с помощью яда, всех остальных персонажей. В финале он, как правило, кончал жизнь самоубийством. В течение всего этого времени мы бывали вынуждены сидеть в одной позе на виндзорских стульях, поэтому полностью одобряли авторский финал, хотя, по нашему мнению, пьеса только выиграла бы, если бы вместо первого акта был сыгран сразу последний.
