Полка. О главных книгах русской литературы - [255]
Почему ко второй части дан эпиграф из Некрасова?
Второй части «Записок…» предпосланы следующие строки Некрасова (1846):
Сюжет второй части следует некрасовской событийной канве: оказавшись в борделе, герой читает проповедь проститутке Лизе, расписывая в самых мрачных красках её ужасную будущую судьбу, какая часто ждала продажных женщин в Петербурге середины XIX века. Однако, в отличие от финала стихотворения Некрасова, где бывшая проститутка спасена героем и входит хозяйкой в его дом, герой Достоевского, дважды вступающий в сексуальную связь с Лизой, не способен ни на любовь, ни тем более на семейную жизнь. Это как раз «подпольный человек» во время визита к нему Лизы разражается слезами, полный стыда и ужаса. Так Достоевский меняет роли героев стихотворения Некрасова, усложняя его проблематику и показывая, как наивны были социалистические идеи 1840-х годов.
Почему герой отвергает любовь и сострадание Лизы?
Проститутка Лиза в повести Достоевского — носительница идеи сострадания и милосердия. Она искренне тянется к герою, почувствовав, что он несчастен, и приходит к нему домой по собственному желанию. Двое страдающих интуитивно стремятся соединиться, однако «подпольный человек» совершенно нерационально, утверждая свои хотение и самость, оскорбляет Лизу, после близости сунув ей в руку деньги. Опомнившись, он бросается за убежавшей Лизой, но так и не находит её и навсегда остаётся одиноким. Сам герой объясняет свою неспособность любить страстью «тиранствовать». Тирания и подчинение — вот как он понимает любовь. Не случайно во второй части «Записок» параллельно с Лизой герой играет в раба и господина со своим невозмутимым слугой Аполлоном, от которого на самом деле всецело зависит. Отношения с другими людьми — офицером на Невском, Зверковым — герой всё время пытается строить по модели господства-подчинения. Иначе он просто не мыслит связи между людьми. В повести есть только один персонаж, разрывающий эту порочную цепочку рабства и деспотизма, — это Лиза. Она искренне сострадает герою, что шокирует его и заставляет мстить ей за нарушенную логику рабства. Эта месть, продиктованная рабским сознанием «подпольного человека», позволяет увидеть в его характере черты ресентимента — знаменитого понятия, предложенного Фридрихом Ницще для обозначения сложного комплекса чувств, когда человек создаёт себе образ врага, чтобы приписать ему вину за все свои неудачи.
Почему цензура удалила апологию веры в Христа?
Достоевский писал брату 26 марта 1864 года: «…уж лучше было совсем не печатать предпоследней главы (самой главной, где самая-то мысль и высказывается), чем печатать так, как оно есть, т. е. надёрганными фразами и противуреча самой себе. Но что же делать? Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, — то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа, — то запрещено…»
Поскольку рукописи «Записок» не сохранились, а цензурные материалы не найдены, мы, вероятно, никогда не узнаем, какие именно фразы вычеркнул цензор, решив перестраховаться. Возможно, ему показалось, что в устах такого психологически неуравновешенного индивидуалиста какая бы то ни было апология Христа выглядит совершенно неуместно. Современные исследователи показали, что в других своих текстах 1863–1864 годов («Зимних заметках о летних впечатлениях», набросках статьи «Социализм и христианство») Достоевский доказывает превосходство христианской веры и императива самоотречения над всеми другими рецептами по улучшению человеческого общества. В издании 1866 года Достоевский так и не восстановил запрещённые фрагменты — то ли за вечным недостатком времени, то ли потому, что убедился в прозрачности главной мысли повести — о том, что только христианское сострадание может изменить условия жизни в обществе.
Совпадает ли позиция Достоевского с позицией его героя?
Нет, не совпадает. В эту ловушку попали многие читатели, и даже такие взыскательные, как философ Лев Шестов, утверждавший, что Достоевский встал на позиции крайнего индивидуализма и отрёкся от гуманистических идеалов своей «петрашевской»[1027] юности. Однако ещё в 1920-е годы литературовед Александр Скафтымов убедительно доказал, что философия подпольного человека ни в коем случае не равна взглядам самого Достоевского. Главное тому подтверждение очевидно: в противном случае у повести не было бы второй части с её нравственным центром — Лизой. Конечно же, Достоевский вкладывает в уста своего героя разделяемую им критику социально-утопических и позитивистских теорий, разумного эгоизма. Но пойти дальше, преодолев эти теории, и обрести подлинно христианское цельное сознание герой не в состоянии.
Фёдор Достоевский. 1861 год[1028]
