Полка. О главных книгах русской литературы - [126]
Очень широко использовалась гидротерапия, описанная и у Гоголя: «Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду!» Виды её были многообразны. Иногда использовали ледяной душ с сильным напором, иногда воду капали на голову больному узкой струйкой из тонкой трубки.
Цели такого лечения были двояки, — с одной стороны, пресечь физическое «буйство» больного. С другой — прервать «цепь бессвязных идей» и вернуть больного к реальности.
Поприщин, возможно, содержался в доллгаузе (корпусе для умалишённых) Обуховской больницы на Фонтанке (знаменитом «жёлтом доме») — там же, где и Германн из «Пиковой дамы». В 1821 году доллгауз выглядел так[598]:
В каждом коридоре находится 15 дверей, ведущих к такому же числу камер… всего для мужского и женского пола по 15 комнат. В каждой из сих комнат находится окно с железной решёткой, деревянная, прикреплённая к полу кровать и при оной ремень для привязывания беспокойных умалишённых.
‹…›
В дверях сделаны маленькие отверстия, наподобие слуховых окошек, дабы можно было вечерами приглядывать за больными, запертыми в комнатах.
В нижнем этаже помещаются яростные и вообще неспокойные сумасшедшие, а в верхнем — тихие, задумчивые больные.
‹…›
Средства для усмирения неспокойных состоят в ремне… коим связывают им ноги, и так называемых смирительных жилетах… к коим приделаны узкие рукава из парусины…
Обуховская больница. Около 1870-х годов.
Поприщин, возможно, содержался в корпусе для умалишённых Обуховской больницы на Фонтанке — знаменитом «жёлтом доме»[599]
Впрочем, в 1828 году была основана специализированная психиатрическая лечебница Всех Скорбящих на Петергофском шоссе, и больных стали переводить туда. Она находилась за городской чертой и была окружена садом. Восторженное описание новой больницы, одежды, питания больных и даже тамошних ватерклозетов (нового изобретения!) появилось 9 февраля 1834 года в «Северной пчеле». Однако методы лечения и обращение с больными в основном оставались прежними.
С чего начинается безумие Поприщина?
В первых (октябрьских) записях Поприщин — вполне благополучный обыватель. Даже его комплекс неполноценности проявляется постепенно, исподволь. Единственное яркое проявление ненормальности — в том, что Поприщин «слышит» разговор собачек Меджи и Фидель. Между второй и третьей записью проходит больше месяца. Можно предположить, что всё это время Поприщин работает в доме начальника, встречается с его дочерью, его страсть разгорается всё сильнее и становится заметна окружающим. 6 ноября он изливает душу после разговора с начальником отделения. В эти же дни он начинает своё «расследование» — пытается расспрашивать Меджи, посещает дом, где живёт Фидель, и крадёт «связку… бумажек», которая представляется ему письмами Меджи.
Какое место занимает в повести переписка собак?
Письма Меджи к Фидели — своего рода вставная новелла. Она содержит три уровня. Первый — описание жизни молодой хозяйки и её отца. Здесь совершенно отсутствуют следы специфической оптики Поприщина, весьма приблизительно представляющего себе великосветские «экивоки»; быт Софи и её разговоры с камер-юнкером Тепловым описаны вполне правдоподобно; кроме того, в этой переписке фигурирует сам Поприщин, причём описание его очень далеко от его представления о себе: «Фамилия его престранная. Он всегда сидит и чинит перья. Волоса на голове его очень похожи на сено. Папа всегда посылает его вместо слуги…»
Второй уровень — параллельная история любви Меджи к псу Трезору (пародирующая роман хозяйки):
…У камер-юнкера совершенно гладкое широкое лицо и вокруг бакенбарды, как будто бы он обвязал его чёрным платком; а у Трезора мордочка тоненькая, и на самом лбу белая лысинка. Талию Трезора и сравнить нельзя с камер-юнкерскою. А глаза, приёмы, ухватки совершенно не те. О, какая разница! Я не знаю, ma chère, что она нашла в своём Теплове. Отчего она так им восхищается?
Наконец, третий уровень — «чисто собачьи» переживания, связанные главным образом с пищей и вызывающие у Поприщина особенно сильный гнев: «Чёрт знает что такое! Экой вздор! Как будто бы не было предмета получше, о чём писать». Создаётся впечатление, что собачья переписка действительно существует, что начинающееся безумие в самом деле открыло Поприщину дверь в некий тайный мир — но этот мир тривиален и комичен.
В какой момент Поприщин окончательно сходит с ума?
«Собачья переписка» разрушает иллюзии Поприщина. Он осознаёт всю ничтожность своего положения. Оскорблённое самолюбие постепенно переходит в манию величия («…Разве я не могу быть сию же минуту пожалован генерал-губернатором, или интендантом, или там другим каким-нибудь? Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?»). Именно в этот момент его сознание фиксируется на «испанских делах», причём в патологическом преломлении: Поприщин почему-то зацикливается на мысли о том, что где-то существует «настоящий» испанский король (причём это не претендент на престол дон Карлос), который скрывается до поры.
Приёмный покой в Обуховской больнице. 1887 год[600]
После 8 декабря Поприщин внезапно, без всякой внешней мотивации отождествляет себя с «отсутствующим» испанским королём и выпадает из времени и естественного хода вещей. С этого момента все его поступки, естественные и логичные для него (подписывает служебную бумагу «Фердинанд VIII», превращает свой мундир в «мантию» и т. д.), оказываются предельно абсурдными для окружающих. Дом умалишённых в его представлении оказывается Испанией. Всем несоответствиям между своими представлениями и реальностью Поприщин даёт изобретательное толкование: так, побои, которые он получает, воспринимаются им как посвящение в рыцари; затем он предполагает, что его «испытывают», и, наконец, что он «попал в руки инквизиции».
