Полка. О главных книгах русской литературы - [125]

Почему Поприщин воображает себя именно испанским королём?

Испания в европейской культуре с конца XVIII века выполняет роль идеальной романтической страны. Испанская экзотика (сводящаяся обычно к набору стереотипов) чем дальше, тем больше используется писателями. С Испанией связано действие как многих ключевых произведений романтизма («Мельмот Скиталец» Мэтьюрина[592], «Дон Жуан» Байрона, «Театр Клары Газуль» и «Кармен» Мериме, «Каменный гость» Пушкина, первые редакции «Демона» Лермонтова), так и опусов, принадлежащих к низовой романтической культуре и пародируемых Козьмой Прутковым. Если говорить о более поздних текстах, можно вспомнить популярный роман Георга Борна[593] «Тайны Мадридского двора» (1870); любопытно, что его героиня — развратная королева Изабелла II, та самая донна Изабелла, чьё восшествие на трон спровоцировало сумасшествие Поприщина.

Легион в наступлении во время Первой карлистской войны. Литография. 1837 год[594]

В 1834 году мода на испанскую экзотику лишь начиналась. Но даже до человека с образовательным статусом Поприщина вполне мог дойти, скажем, романс Глинки на стихи Пушкина «Я здесь, Инезилья…», изданный вместе с нотами в 1830 году и сразу получивший популярность. Вместе с газетными известиями это могло повлиять на направление и тему его бреда.

Что означает безумие в эстетике романтизма?

Если для эпохи Просвещения утрата рассудка есть абсолютное и самоочевидное зло, то романтизм переосмысляет эту идею. Безумие, приводящее человека к конфликту с реальностью, но открывающее ему тайны, недоступные простым смертным, активизирующее его творческие потенции, — постоянный мотив романтической культуры. Цитируя Мишеля Фуко, можно сказать, что для романтиков (и постромантиков) «нелепые образы безумия на самом деле являются элементами некоего труднодостижимого, скрытого от всех, эзотерического знания».

Гофмановский Серапион в своём безумии сохраняет высокие стороны своей личности, он живёт в возвышенных, благородных грёзах. Одоевский в статье «Кто сумасшедшие?»[595], которая должна была стать предисловием к циклу «Дом сумасшедших», пишет:

Состояние сумасшедшего не имеет ли сходства с состоянием поэта, всякого гения-изобретателя? В самом деле, что мы замечаем в сумасшедших? В них все понятия, все чувства собираются в один фокус; у них частная сила одной какой-нибудь мысли втягивает в себя всё сродственное этой мысли из всего мира, получает способность… отрывать части от предметов, тесно соединённых между собою для здорового человека, и сосредоточивать их в какой-то символ.

Героями новелл Одоевского были великие творцы — Бетховен, Пиранези[596] и другие, чьи образы соответственно перетолковывались: подчёркивалась их «странность», исключительность, разрыв с миром обыденной логики.

Очень любопытно пересекается с гоголевским сюжет повести Николая Полевого «Блаженство безумия» (1833). Герой её, Антиох (ещё более экзотическое имя, чем Аксентий), — петербургский чиновник, который влюбляется в Адельгейду, приёмную дочь «шарлатана» Шреккенфельда, и погружается в мистическое безумие. Легко увидеть в «Записках сумасшедшего» пародию на выспреннюю повесть Полевого или её травестию.

В поэзии мотив романтического безумия присутствует у Пушкина («Не дай мне Бог сойти с ума…», 1833) и у Тютчева («Безумие», 1830). У Пушкина антитезой субъективного счастья безумца, открывающего для себя таинственный (и, возможно, фиктивный, несуществующий) мир «нестройных, чудных грез», становятся прозаически описанные отношения его с внешним миром. У Тютчева претензии «безумья жалкого» на знание тайн мира заведомо ложны — и сама эта ложность трагична. Таким образом, оба поэта противопоставляют свою картину мира романтическому мейнстриму. Есть версия, что стихотворение Пушкина написано под впечатлением встречи с давно уже психически нездоровым Константином Батюшковым[597]. Однако судьба Батюшкова, который для нас воплощает образ возвышенного безумца, не воспринималась таким образом современниками и вообще не стала предметом культурного переживания в своё время.

Гоголь со своей стороны тоже демифологизирует безумие. Заурядный человек, лишившись рассудка, не получает доступа к лучшему и высшему миру, но теряет своё место в мире посюстороннем. В этом смысле «Записки сумасшедшего» перекликаются с написанной в том же году «Пиковой дамой» Пушкина. В 1833 году был написан «Медный всадник», который Гоголю, с высокой вероятностью, мог быть известен в рукописи. Евгения и Поприщина объединяет не только социальный статус и бедность, но и то, что безумие обоих связано с событиями «большой истории». Безумие Евгения — расплата за его бунт, так же как безумие Германна в «Пиковой даме» — расплата за попытку обмануть судьбу. Но в обоих случаях душевная болезнь лишена светлой, возвышенной стороны, болезнь здесь — только кара, а не дар.

Как лечили психические расстройства в первой половине XIX века?

Лечение психических расстройств в ту пору в большинстве случаев сводилось к механическому воздействию на организм, зачастую весьма жестокому. Практиковалось связывание, ограничение движения, различные «мешки» и «маски», принудительное стояние в неудобной позе, порка, кровопускания «до обморока», прижигания калёным железом, удары током и «вращательные машины», медикаменты, вызывающие тошноту.