Полька - [76]

Прибывает помощь. Будь лев жив, он бы как раз проснулся, действие снотворного заканчивается. Ветеринары пересаживаются в исправную машину. Любопытный итальянец подходит к наполовину сожранному льву. И вдруг падаль приподнимается под действием какого-то нервного импульса, управляющего обнаженными нервами и клочками мышц. Встает на полусъеденные лапы, открывает пасть, готовится к броску. Челюсть отваливается, выпадают разодранные внутренности. Наконец лев в судорогах сдыхает по-настоящему.

(Предродовые фантазии о наркозе?)

Полька и лес. Они похожи. Дополняют друг друга в смысле близости и моей потерянности. Она внутри меня — ощутимая, но невидимая. Лес вокруг — я знаю в нем каждое дерево, каждую тропинку. И то, и другое — вещь в себе, живая, таинственная. На расстоянии вытянутой ладони, беспомощно скользящей по коре, по натянутой коже живота.

18 марта

Леплю вареники. Раскатанное тесто напоминает растянутое до прозрачности время, из которого с помощью формочки можно вылепить любое воспоминание. И в самом деле, у меня куча времени, изобилие часов, в которых можно копаться, словно в шкатулке с бижутерией. Давно я уже не бывала так богата. Без сожаления обмениваю эти драгоценности на чтение, прогулки, двухчасовую возню с варениками. Наконец-то дни перестали быть сроками. Они превратились в неспешное ожидание. Я наполняю их аппетитным фаршем исполненных желаний (а вареники — грибами).

Петушок получает свое любимое блюдо. За три года я научилась делать вареники не слишком тонкими, не слишком толстыми, нужного размера. Меня смешит его разборчивость. Делать вареники он не умеет, только оценивать. Раскусывает и замирает с блаженным выражением лица. Изо рта торчит краешек складчатого теста телесного цвета. Обнаженный срам, словно у нимфетки. Сексуальное блюдо. Минет для гурмана.

После обеда валяемся на тахте в кухне и любуемся снегопадом за окном. Реклама снега в крупных хлопьях, танцующих, словно обаятельные диснеевские герои. Уговариваю Петра съездить в воскресенье на экскурсию в Тазинге — дворец-кондитерскую на берегу большого озера, соединяющего Стокгольм с морем.

— Через месяц уже не будет времени. Поля, переезд.

Петушку хочется остаться дома и смотреть на снег.

— Я небрит (уже неделю), голова грязная…

— А мы что — едем на выставку породистых семейных пар? Ты бы все равно не получил медали, ты ведь ариец-дворняжка.

— Что значит «ариец»? — интересуется он подозрительно, помогая мне надевать ботинки.

— Индоевропеец. Бледноватый мужик с большим эго и маленькой пухленькой женой, — заканчиваю я дискуссию, опасаясь, что она нас задержит. Забаррикадирует аргументами двери и разум.

Обсаженная старыми дубами дорога в Тазинге. Дворец восемнадцатого века посреди пустоши. Огромные заиндевевшие окна и горящий камин. Встаем в очередь за пирожными. Народу немного. В дворцовой библиотеке дети потягивают фруктовый чай. Почти вровень с тяжелыми резными столами — беленькие макушки и большие синие глаза. Мы садимся в уголок, к камину. Рядом девочка-подросток кормит грудью недельного сосунка. За нами пара с гукающей девочкой, ей всего несколько месяцев — им полагается специальный высокий стульчик-дыба. Вместо романтического путешествия получился детский сад. Под влиянием беззубых улыбок, блаженного «агу-агу» и доброжелательных взглядов я тоже вступаю в Интернационал мамочек.

— Сколько месяцев?

— Ты где рожала?

— А тебе когда?

Петушок, сжалившись, тащит меня в дворцовый парк. Шагаем вдоль замерзшего залива. Летом здесь проплывают прогулочные кораблики из Стокгольма в древний Марифред и обратно. В Марифреде несколько тысяч жителей и самое большое в Швеции количество миллионеров на квадратный метр. Однако никакой роскоши не видно. Скромные богачи-протестанты живут в стильных деревянных домиках, окруженных садами. На окраине городка отражается в озере замок Грипсхольм. Каменный, разбухший от влаги гриб Шведского Ренессанса. В шестнадцатом веке здесь томился в заключении принц Йохан с женой, Катажиной Ягеллонкой. Его приговорили к пожизненному заключению за заговор против брата — короля Эрика-безумного. Жене узника даровали свободу. Услышав приговор, она показала королю свое обручальное кольцо с девизом: «Верность или смерть» и не покинула Йохана. Родила в замке Сигизмунда (Вазу), будущего польского короля. Из Грипсхольма она каждый день ходила через лес в Тазинге за целебной водой. Лечила больного мужа, а перед источником молилась за счастливое избавление от неволи. В один прекрасный день, как и положено в сказке (история — это сказка, не столько последовательная, сколько с последствиями), к замку подъехали рыцари. Они освободили благородного Йохана и вернули ему корону, а нехорошего Эрика посадили в тюрьму.

Сколько шведских и польских монеток брошено мною в источник Катажины Ягеллонки, в надежде на мое личное чудо — отъезд из этой страны (хе-хе).

* * *

Еще большее чудо — зимний вид на залив в Таксинге. Вроде бы ничего особенного — лед, снег, небольшой лес. Этот свет (как утверждает Петушок, знаменитый скандинавский ультрафиолет) превращает пейзаж в галлюцинацию. Снег, прикрывающий лед, на горизонте кажется более синим, чем небо. Сгибающиеся под темно-синим деревья фосфоресцируют электрическим индиго. Туман стирает налет реальности с островков, приподнимая их, словно прозрачные фиолетовые пузыри.