Полк прорыва - [47]

Многие в деревне из-за змей боялись ходить за ягодами. А ягод в здешних местах было полно: черники, и клюквы, и той самой голубики, которую звали «дурникой», от нее, если много съешь, сильно болела голова и рвало.

И только один человек в округе не боялся никаких змей — дед Абрам, пастух. Кое-кто считал его глупеньким, хотя ничего глупого он и не делал. Но жил он почему-то один, с детства пас коров. Летом его кормили хозяйки поочередно, да и то из той посуды, из которой сами не ели. Или потом чистили ее песком, горячей водой обдавали. А как он зимой питался, одному богу известно. Он не пахал и не сеял, никакого скота своего у него не было. Поговаривали, что он змеями питался.

У него не было даже кошки в доме.

Рассказывали о всяких его причудах. Будто он колдун, потому не стрижется и не бреется, что в теле у него вода, а не кровь — поцарапает ноги в кустах, и кровь не покажется. Зачем же ему хату топить? Там всегда как в погребе. И змеи по полу ползают. А он берет их на руки и нянчится, как с детьми.

Но скот пасти ему все же доверяли. Абрам знал какие-то заклинания от змей, и за все годы ни одна корова из его стада не пала.

Никто с Абрамом не ругался, наоборот, все старались угодить ему. Особенно после такого случая. Как-то Абрам взял у одного мужика охапку скошенного гороха и унес в кусты, бросил на кочку, лег рядом и стал лущить стручки. Мужик его выругал. Но за глаза. А Абраму стало известно. Вернувшись вечером с поля, он направился к мужику. Извиняться. Из-за пазухи его грязной самотканой рубахи высовывалась голова змеи. Мужик увидел — и бежать. Хотел собрать всю деревню, но никто не пошел. «Гороха тебе жалко стало!» — обвинили скупого мужика. И говорили, что ему показалось: никакой змеи под рубахой у Абрама он не видел. Но мужик клялся и божился: видел!

В одно лето умерли от голода у Хлебникова отец и мать, братья и сестры. А он выжил. И кто-то ему посоветовал сходить в помещичье имение Рожона, немца. Рожон взял его. Там у него было двадцать таких мальчиков. Летом работали в поле, пололи лен и гречиху, собирали рыжики и грузди для барина, а зимой учились грамоте и ремеслу. Грамоте их учила старшая дочь хозяина — Инга, светловолосая, худущая, всегда хмурая, но добрая женщина. А в мастерской, в подвале дома, обучал столярному делу сам Карл Иванович. Никого не ругал, не подгонял, но требовал, чтобы инструменты были строго разложены на полках по своим ячейкам и на полу не валялись стружки.

Там Хлебников научился играть на гармошке. Карл Иванович обещал его послать учиться в город.

— У тебя хороший музыкальный слух. Будешь скрипичных дел мастер, как Иван Батов.

Кто такой Иван Батов, Хлебников так и не понял. Потом уже узнал, что этого самого мастера давно нет в живых. И был он крепостным у графа Шереметьева. Значит, ничего доброго Карл Иванович ему не посулил.

Сын Рожона находился где-то в городе, а когда началась революция, приехал к отцу. Карл Иванович передал все свое имение народной власти. По описи: дом, паровую мельницу, скот. Сам поселился во флигеле. Говорили, что сын его долго сидел в царской тюрьме.

Воспитанников своих Карл Иванович отпустил «на все четыре стороны». И они подались кто куда. Некоторые уехали в город. А за Кириллом Хлебниковым пришел дед Абрам.

— Если есть у тебя желание, могу взять к себе подпаском.

— Нет у меня никакого желания, — ответил он.

— Тогда бей баклуши. Подохнешь тоже с голоду.

Вскоре все же пришлось пойти. Подпаску никто не платил, только кормили. Питался в каждом доме поочередно, вместе с Абрамом. Спать в его хате наотрез отказался. Лучше на сеновале.

Абрам не обижался, делай как хочешь. Был он спокойный, неразговорчивый. Может, потому, что с ним никто не старался разговаривать. Выгонят бабы коров за ворота. Абрам примет их в стадо, и вечером каждая буренка бредет домой доиться. А пастух смотает свою пугу, повесит на плечо и тоже спешит к себе.

— Ты, Кирилл, зря змей боишься, — сказал он ему однажды, когда они сидели у костра и ели печеную картошку. — Змеи ведь разные бывают. И, может, иные поумнее нас с тобой. Хочешь, я тебе их покажу?

— Нет, не хочу, дед Абрам, — ответил он.

— Дело твое.

Но однажды мужики попросили передать пастуху, чтобы он шел получать свою махорку, которую привезли из города и разделили маленьким стаканчиком на равные кучки на столе. Дверь в Абрамовой хате была открыта, но самого его не было видно. Пришлось зайти в хату.

— Дед Абрам, иди табак получать.

— Спасибо, еще успею. А ты проходи, что стоишь у порога.

— Я лучше постою.

— Ну что ж, постой. И понаблюдай.

Что он сделал — неизвестно, но только сел у стола, и к нему со всех углов, из-за бочек и деревянных ведерок, из-за печки стали выползать змеи. Большие и маленькие. Некоторые с желтым венчиком на голове. И дед Абрам брал их на руки, они извивались, он вешал их на шею, некоторых гладил и отпускал. И все приговаривал:

— Хорошие вы мои! Хорошие.

Стыдно было стоять у порога, пришлось подойти к столу, сесть на лавку.

— Да ты не поджимай под себя ноги, они тебя не тронут, — говорил Абрам. — Ты думаешь, если ползает, то и обязательно должна кусаться. Но не всякий гад зубы и яд имеет. — Пастух походил на какого-то непризнанного мага, знающего свою силу. Видно было, что он от души давал эти представления. Хлопнул в ладоши — гады все скрылись. Потом издал какие-то звуки, вроде «кис-кис», — стали выползать. Опять берет их на руки, сует за пазуху, некоторые пролезают в рукава его рубахи. Прямо по голому телу.