Полк, к бою! - [12]

Пригласил майора пройти в мою щель, укрытую сверху несколькими плащ-палатками. И здесь при тусклом свете коптилки, сделанной из гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда, рассмотрел его. Лицо у майора темно-серого цвета. Гимнастерка на правом плече разорвана, в просвете дыры видно тело, покрытое запекшейся кровью. Правая рука от запястья до локтя забинтована, покоится на ремне, перекинутом через шею.

- Я начальник оперативного отделения восемьдесят первой стрелковой дивизии, - представился майор. Затем кивнул в сторону раненого политрука. А он - комиссар штаба. Вывели часть дивизии из окружения. С нами знамя одного из полков. Что касается людей... Перед началом прорыва с нами было триста двадцать семь человек. Сколько вышло - не знаю.

Майор умолк и посмотрел на застонавшего политрука. Затем продолжил:

- Прошу вас, товарищ лейтенант, оказать помощь всем раненым. И пусть кто-нибудь проводит меня к вашему командиру полка.

В эту минуту к нам в щель протиснулся санинструктор роты. Ни слова не говоря, опустился на колени, разрезал ножницами гимнастерку на груди у старшего политрука. С левой стороны у того кровоточила большая осколочная рана.

Политрук при прикосновении к ране бинта очнулся, приоткрыл глаза, застонал. Потом спросил, с трудом разжимая губы:

- Где я?

Майор наклонился, назвал его по имени и отчеству, ответил:

- У своих. Вышли-таки из окружения.

- Хорошо, - со вздохом облегчения произнес старший политрук. И тут же судорожно откинул голову, вытянулся...

О просьбе майора я доложил командиру батальона.

- Пусть связной приведет его ко мне, - сказал комбат. - Старшего же политрука похороните. И проверьте, не остался ли кто из раненых на нейтральной полосе.

Майор поблагодарил за оказанную ему помощь и в сопровождении связного убыл на командный пункт батальона. А я, вызвав к себе командиров стрелковых взводов, приступил к эвакуации раненых из нейтральной полосы.

В это время к нам подошел командир саперного взвода, который со своими людьми все это время находился у проходов и пропускал через них выходивших из окружения. Он доложил, что по проходам прошел двести пятьдесят один человек. Из них сорок четыре тяжелораненых. Затем спросил, все ли проходы заминировать. Я объяснил ему обстановку и приказал оставить пока по одному проходу с дежурными саперами перед 1-м и 2-м взводами. А средний между ними закрыть. Для эвакуации раненых хватит и двух проходов.

* * *

По ходу сообщения послышались шаги. Затем появились два силуэта. На окрик часового: "Кто идет?" - последовал ответ: "Свои, к командиру роты".

- Я к вам, товарищ лейтенант, - сказал, подходя, первый. Это был капитан из окружепцев. - Имеется просьба. Командир группы прикрытия старший лейтенант Мурашов, вот его друг, - капитан качнул головой в сторону своего напарника, тоже старшего лейтенанта, - погиб буквально перед проволочным заграждением. Его тело вынести не смогли. А нельзя ли сделать это сейчас? Пусть старший лейтенант пойдет с вашими людьми и укажет им то место.

Я отдал соответствующее распоряжение, и старший лейтенант ушел с бойцами в ночь. Мы же с капитаном направились на мой наблюдательный пункт. Дорогой я попросил рассказать обо всем, что ему удалось увидеть по ту сторону фронта. Капитан ответил, что у него есть даже карта с нанесенной обстановкой, он покажет ее мне, а если надо, то и отдаст для передачи в штаб полка. Правда, обстановка нанесена на немецкую карту, так как наших карт Подмосковья у них не было. Вот и пришлось добывать у врага.

- Кстати, вы видели немецкие карты? - спросил меня капитан.

- Нет.

- Они у них какие-то однотонные, не то что наши. На нашу посмотришь сразу видно, где лес, где болото, где возвышенность какая. Быстро можно определить и крутизну скатов, и магнитное склонение. А вот у них... К их картам надо привыкнуть.

Мы подошли к наблюдательному пункту. В землянке нас встретил старшина роты.

- Ужин, товарищ лейтенант, - доложил он. - Во взводы я его отправил в термосах с посыльными. И по сто граммов на человека.

- Это как прикажете понимать? - удивленно спросил я старшину. Водка...

- Так точно. Начпрод полка сказал, что есть приказ свыше выдавать ежедневно на каждого красноармейца и командира по сто граммов водки. Чтобы, значит, грелись люди. Только вот хочу спросить вас, товарищ лейтенант, когда лучше выдавать ее, утром или вечером?

- Вечером, старшина, вечером. Днем пока еще тепло, а ночи уже стоят холодные.

Старшина Ершов был тоже срочной службы, этой бы осенью у него истек срок, и он уехал бы домой. Но - война!

Родом Ершов с Алтая. Как и все сибиряки, был малоразговорчивым. Но очень душевным человеком. В роте его любили все бойцы. Среднего роста, коренастый, он подчас наравне со всеми отрывал траншеи, оборудовал огневые позиции. Хотя мог бы и не делать этого. У старшины иной круг забот. И вот сейчас...

Я предложил капитану поужинать. Тот охотно согласился.

- Двое суток во рту ни крошки не было, - сказал он, снимая с плеча трофейный автомат.

После ужина капитан вынул из-под гимнастерки измятую карту, разложил ее на столе, расправил ладонями и поближе пододвинул к ней коптилку. При тусклом свете не сразу можно было разглядеть не только что-либо из нанесенных на карту данных обстановки, но и саму карту. С непривычки ее трудно было и читать. Да, капитан говорил о немецких картах правду.