Политика - [62]

— Прости, — сказала Нана, — прости, мне просто надо я думаю нам надо пожить немножко врозь. Мне нужно. В общем сейчас немножко. Может мы можем. Я не хочу делать тебе больно.

Она помолчала и добавила:

— Прости, что я так…

— Ну почему, — сказал Моше, — почему, я не понимаю почему, почему мы должны все бросить.

Это особенно сложно — порвать с человеком, я имею в виду — когда не хочешь этого всей душой. Нана хотела разрыва, она очень этого хотела. Она хотела быть с Папой. Но она все еще любила Моше. Она все еще считала Моше привлекательным. Просто теперь Нана думала, что Моше будет счастливей с Анджали.

Вместо того чтобы помочь Нане в деликатном деле разрыва отношений, он затеял щекотливый диалог. А такой разговор Нана вообще не планировала. Взвешенное, рациональное обсуждение всех за и против было ей совсем не нужно. Она хотела порвать все раз и навсегда. Ввязавшись в диалог, ей пришлось бы все объяснять. Пришлось бы сказать, что она хочет уйти навсегда. А Нане не хотелось этого говорить. В частности потому, что Нана была доброй. Она не хотела делать ему больно. И еще потому, что это было не совсем так.

Главная трудность в том, чтобы порвать с кем-нибудь, если вы не уверены — а люди редко бывают до конца уверены в таких вещах, — состоит в том, что вам надо убедить вашу половину. Вам надо убедить вашего бывшего или бывшую в том, что так всем будет лучше. И если вы не смогли убедить себя, то вам будет сложно убедить его. Особенно мудрено сделать это в голом виде, за варкой кофе.

Нана передала Моше его чашку. Он ушел с ней в гостиную. Нана пошла за ним. Она собрала свою одежду и пошла за ним.

— Но я люблю тебя, — сказал Моше. Мне лично кажется, что это сильный аргумент. Может показаться, что Моше сказал банальность, но, по-моему, он просто докопался до сути. Он сказал правду. Он любил ее. Это достойная причина, чтобы не расставаться.

Моше сидел на диване. Радости он не чувствовал. Кому понравится сидеть голым на диване и слушать, как высокая красивая блондинка пытается с ним порвать. Поэтому Моше ловко, как бы невзначай, прикрылся Наниной блузкой. Блузка скрыла складки жира, собиравшиеся на его теле, как только он садился.

Нана надела черные брюки. И остановилась. Одеваться в такой напряженный момент было как-то неправильно. И даже бессердечно. Поэтому Нана остановилась.

Остаток этого разговора Нана провела полураздетой, с голой грудью и расстегнутой ширинкой. Моше были видны бирюзовые кружавчики ее трусиков. Трусики были с дорогих прилавков “Маркс-энд-Спенсер”.

На столе лежало складное зеркальце. Нана подцепила его крышечку ногтем. Зеркальце было в стальной оправе. На коробочке было написано “Зеркало”. Нана закрыла его. Она сказала: “Моше”. Он смущенно прикрыл рукой увесистую мошонку. Моше чувствовал себя голым. Чрезвычайно голым. Нана взяла новую губную помаду, которую она купила вчера. Помада называлась “Дерзость”. По цвету она напоминала “Рубиновый взгляд”, только светлее. Сейчас ее цвет казался неинтересным. Совершенно неинтересным. Моше взглянул на часы. Часы стояли на плетеной салфеточке на маленьком откидном столике. У них были желтые светящиеся стрелки. Часы показывали полдевятого.

— Опоздаешь, — сказал Моше.

— Неважно, — сказала она.

— Важно. Тебе надо идти. Мы можем. Можем поговорить потом.

— Моше, это ж просто зубной.

— Я знаю, — сказал он, — это важно.

Нет, я не издеваюсь. Моше внезапно воспылал заботой о ее зубах. Внезапно это показалось ему очень важным. Надо было просто проявить к ней внимание. Если Нана заметит его внимание, думал Моше, может, она передумает. Может, она заметит, какой он хороший, если он будет хорошо себя вести.

— Слуш, — сказал он, — тя штот заботит, я вижу. Скажи мне.

— Да нет, — сказала она, — нет, ничего. Просто. Я. Ну не знаю, просто хочу.

— Скажи, ну скажи, в чем дело.

Не слишком-то членораздельная беседа, правда? Но так уж обычно выходит в подобных ситуациях. Разговор редко идет как задумано.

Моше встал и подошел к окну. Ему была неприятна эта утренняя сцена. Этой сцене, подумал он, не хватает элегантности. Элегантности и утонченности. Особенно ее не хватало Моше. Ему надо было спасти ситуацию. Но он не видел способа этого сделать. Он стоял, голый, у окна и смотрел на улицу. По улице шел мальчик, держа над головой теннисную ракетку. На ней было написано “Уилсон”. Пластиковый футляр ракетки, отделанный под кожу, служил ему импровизированным плащом.

Моше было так жаль этого промокшего мальчика. Бедный, бедный Моше. Очень, очень скоро он поймет, что разрыв никогда не бывает элегантен. Он не бывает ни изящным, ни забавным. Разрыв полон лжи и уверток. Ну да, в этой сцене не хватало той самой элегантности 30-х, как надеялся Моше. Вместо этого он голышом стоял у окна. Угрюмый, грустный, опустошенный.

Нане тоже было несладко. Она снова подумала об Анджали, которая одиноко лежала за дверью спальни. Вот уж чего Нане совсем не хотелось, так это того, чтобы Анджали вышла в гостиную и услышала, как Моше и Нана обсуждают свой разрыв. Но с другой стороны, думала она, им с Моше действительно надо было все обсудить. До сих пор разговор шел в одни ворота. Моше тоже имел право высказаться.