Политика постправды и популизм - [6]

§ 4. Антропологические измерения политики «постправды»

Состояние современных политических коммуникаций делает весьма актуальными эпистемологические интенции представителя теоретической социологии А. Ф. Филиппова, подчеркнувшего в одной из своих работ, что наряду с антропологией «рационального гражданина» в современном обществе возрастает значимость антропологии «человека чувственного» и науки о «новой чувственности» (в терминах А. Филиппова — эстезиологии), ее символических проекций. Поскольку тот, «кто будет владеть словарем новой чувственности, тот будет владеть словарем мобилизации»¹⁸.

Изучение культуры и ее символических репрезентаций, политической культуры в частности, при таком подходе трансформируется в исследование «социальной памяти», «культурной прагматики» и «социального перформанса», «драматургии власти», представляющей многослойный процесс социального конструирования и комплекса средств символического

производства социальной власти, сакральные объекты и многообразные символические фигуры взаимодействия¹⁹.

Принципиальным в рамках подобной стратегии исследования динамики многообразных символических продуктов современного коммуникативного процесса являются культур-антропологические модели форм солидарности (grid-group анализа), предложенные в свое время М. Дуглас и адаптированной представителями «культурной теории» к политическим реалиям политики в национальных сообществах²⁰. Это позволяет выделить модели социальной солидарности на пересечении «мировоззренческой» и «групповой оси», которые могут быть использованы для характеристики своеобразия и влияния этих форм солидарности на характер восприятия политики и политического, артикулировать многообразие их комбинаций, определяющих специфику и направленность политики памяти в современных реалиях взаимодействий национальных государств. Символические формы солидарности выступают своего рода интегралом взаимодействий на макроуровне и уровне повседневности.

Измерение по шкалам мировоззренческой «сети» представлений (grid) и групповых преференций (group), нормативных ограничений, связанных с принадлежностью к культурной общности и конкретной социальной группе, позволяет выявить специфику форм солидарности и их символического потенциала по преодолению рисков и опасностей конфликтной динамики внутренней и внешней среды существования современных политических общностей. Это позволяет выделить «идеально-типические» модели социальной солидарности на пересечении «мировоззренческой» и «групповой оси», которые могут быть использованы для характеристики своеобразия и влияния этих форм солидарности на характер социальных взаимодействий, в том числе и политических, в которые вступают люди (индивидуализм, фатализм, иерархизм, эгалитаризм), и их комбинаций. Отсюда следует четыре базовых мифоконструкции и стратегии достижения целей, связанные с восприятием границ политического, национального суверенитета, демократии: восприятие политики как рационально-управляемого и директивно-управляемого (политический индивидуализм и иерархизм) и как некой культурной антитезы индивидуализму и иерархизму — признание непредсказуемости политических коммуникаций (политический фатализм) и мировоззренчески-диффузная политика эгалитаризма. Движение в пространстве этих двух осей измерения и четырех «идеально-типических» конструкций солидарности позволяет артикулировать многообразие их комбинаций, определяющих специфику способов обоснования политических идентичностей в современных реалиях взаимодействий национальных государств. Соответственно, эти формы солидарности отличаются в своих способах интерпретации «правды» и «неправды», «лжи» и «истины». «Политика постправды» и возникающие при этом конфликты интерпретаций часто связаны с различиями в понимании приоритетных стратегий реализации политического суверенитета и степени нормативных ограничений, которые признают члены солидарных сообществ.

Если солидарность — это культурный интеграл социокультурных взаимодействий на уровне повседневности, то семантическим ядром солидарности являются мифические символические структуры. В современных коммуникативных реалиях, когда социальное конструирование политических событий напоминает некий «смысловой калейдоскоп», на первый план часто выходят коммуникативные практики политической мифологизации, связанные со спецификой презентацией «политической телесности», эмоционально-чувственного восприятия политики в рамках тех или иных представлений о солидарном существовании, что выступает важным измерением и семантическим катализатором политических коммуникаций. «Солидарное принятие решений» по поводу того, какие факты считать значимыми или не значимыми, какие мифы о демократии признавать очевидными, — неотъемлемый атрибут современных политических взаимодействий.

В современном, при первом приближении весьма рационализированном обществе, нет политических движений и сопровождающих их когнитивных процессов без эмоционально-чувственных презентаций, и нет процесса рационального осмысления без эмоционального фона²¹. Важным звеном подобного процесса является политический мифический нарратив как семантическое средство связи идеологических обоснований и практик фонового повседневного знания, когда идеологические символы и обоснования прошлого и будущего дополняются символизацией телесно-чувственного восприятия политического посредством символизации событий героического и жертвенного. Распространение новых медиатехнологий и биополитики существенно расширяет возможности для актуализации мифического, нередко делая его воздействие «более зловещим», чем в про-шлом