. В теории коммуникации для них наиболее подходит термин, предложенный Б. Норманом, — «лексические фантомы»
>38. К ним относятся обозначения вымышленных существ в фольклоре и литературе (мифологические и литературные фантомы), терминологическое закрепление ошибочных научных концепций (концептуальные фантомы) и, наконец, идеологические фантомы, в первую очередь присущие политическому дискурсу, в которых отрыв слова от денотата обусловлен идеологической деятельностью человека, разработкой той или иной социальной утопии, поддерживанием определенных социальных иллюзий, то есть прагматической составляющей, связанной с манипулятивными, убеждающими и успокаивающими функциями политического дискурса. В последнее время с легкой руки президента США Д. Трампа в публицистический дискурс вошло новое слово, объемлющее всю полноту значений создания и жизни таких фантомов-симулякров, — «фейк». И при всей острой актуальности и «модности» данного понятия оно далеко не продукт современности, а имеет очень долгую и наполненную историю. Фантомность политического дискурса, помимо вышеперечисленного, вытекает из приписывания языку магических свойств и порождает следующий его признак — фидеистичность, то есть сакральность, как транслируемая сверху адресантами дискурса, так и активно «требуемая» снизу его адресатами. Очевидно, что фидеистичность или фидеистическое отношение к слову является проявлением именно магической функции языка в целом (Мечковская Н. Б., 1998) и, в случае с политическим дискурсом, обусловлена такой его характеристикой, как иррациональность и опора на подсознание. Поскольку одной из причин фантомности и фидеистичности политического дискурса является опосредованный характер политического опыта большинства людей, которые принимают за реальность в том числе и политические симулякры (фейки), творимые и передаваемые коммуникативными посредниками (ретрансляторами дискурса), постольку политический дискурс обладает еще одной функцией, связанной с «правом на обладание» ключевых концептов политического дискурса, — герменевтической. Американский исследователь Д. Грин считает, что «явление овеществления — приписывания абстракциям свойств материальных объектов — выполняет в политике специфическую функцию: люди привыкают воспринимать абстрактные понятия типа „либерализм“ или „консерватизм“ как нечто реальное существующее и потому подлежащее „правильному“ определению. В этом случае чрезвычайную важность приобретает вопрос о том, кто контролирует толкование политических терминов. Политики соревнуются за то, чтобы овеществление проходило с их позиций, чтобы иметь возможность формировать общепринятые значения этих терминов и тем самым влиять на формирование категорий политического сознания»
>39.
Помимо ритуальных и обязательных событий, которые происходят независимо от СМИ и лишь освещаются в них, существуют так называемые псевдособытия, к которым Д. Бурстин, первым предложивший этот термин, причисляет события, специально запланированные с целью их немедленного показа или передачи информации о них>40. Речь идет о тех самых знаменитых симулякрах, по мысли постмодернистов, буквально пронизывающих современный мир. К категории политических симулякров, определяемых СМИ и представленных в официальном политическом дискурсе, относятся интервью, пресс-конференции, телевизионные беседы и дискуссии, теледебаты и пр. Все эти дискурсные разновидности являются коммуникативными событиями, драматургия которых полностью задается средствами массовой информации, хотя содержательная их часть в значительной степени является спонтанной.
Но здесь требует своего освещения еще один немаловажный вопрос: в чем именно состоит отличие современного состояния общественно-политического процесса от «традиционного» времени, если мы считаем, что дискурс «постправды», как было показано выше, отнюдь не изобретение современной нам эпохи>41? По большому счету, на наш взгляд, это различие состоит в разновекторности основных действующих на представителя электорально значимого большинства дискурсивных интенций. В доинформационную эпоху картина мира рядового реципиента дискурса была существенно менее противоречивой и более однозначной. Единый официальный дискурс, очень ограниченные каналы доставки, мощная машина контроля — все это делали усилия трансляторов дискурса весьма и весьма эффективными. В связи с вышеперечисленным необходимо коснуться теории развития СМИ, проблем воздействия их на общество и попыток власти воздействовать на них самих с точки зрения исторического развития «постправды» как явления.
§ 2. «Форма или содержание?»: исторический генезис дискурса «постправды»
В своем первоначальном виде теоретические модели политической коммуникации основывались на ранних концептуальных представлениях о массово-коммуникационных процессах, известных под названиями «теория волшебной пули» и «теория подкожной иглы». Эти теории, возникшие вскоре после окончания Первой мировой войны, одним из основоположников которых был Г. Лассуэлл, исходили из предположения об огромных, практически неограниченных возможностях информационно-пропагандистского воздействия на массовую аудиторию, которая в плане отбора сообщений ведет себя достаточно пассивно и по сути напоминает ожидающего пациента, чье состояние начинает меняться после получения дозы
