Политическое воспитание - [20]

Шарль это запомнил. По природе он был довольно послушен, а аббат имел на него достаточно влияния, чтобы он не стал подслушивать у дверей и пытаться узнать тайны, не имеющие к нему отношения. Но та стена, которой он окружил себя, лишь усугубляла его одиночество среди товарищей. Он чувствовал, что становится угрюмым и хмурым, не способным на открытые дружеские отношения с товарищами. Теперь его соседом по комнате был не Оливье Ле Кеменёр, а другой мальчик, не вызывавший у Шарля никакого интереса. Он казался Шарлю вялым, трусливым, подлизой, и ему постоянно хотелось задать ему взбучку, чтобы «научить жить». Кроме того, он не доверял ему, а иногда даже думал, что этого типа поселили в его комнату специально, чтобы следить за ним. Поэтому он решил уничтожить свой дневник и ничего больше не говорить. Но он боялся проговориться во сне и часто спал, положив подушку на голову, чтобы заглушить возможные невольные откровения.

Как-то ноябрьским утром, идя из коллежа к тете Анриетте, он увидел на улице Орлож группу людей, собравшуюся перед наклеенной на стене афишей. По белому цвету и расположению заголовков Шарль тотчас узнал объявление комендатуры. Он заметил также фотографии и догадался, что это фотографии французов. Страх увидеть знакомое лицо одержал верх над желанием прочесть, и он прошел мимо. Но на улице Сен-Гийом было еще одно скопление людей, и он подошел. Все лица были ему незнакомы. Четверо мужчин и одна женщина, с указанием имен, возраста и профессии. Они были расстреляны накануне «за саботаж». Шарль читал и перечитывал текст. Хотя подобные афиши уже не раз появлялись в городе, эта почему-то особенно его взволновала. Он не знал лиц, но имена были ему знакомы; все они были местные: Барон, Люкас, ле Гакон, Мартре. Женщину звали Лаббе. Вокруг него все молчали. Какая-то старая женщина перекрестилась. Может быть, подумал Шарль, аббат Ро был связан с этими семьями, может быть, какие-то послания, доставленные Шарлем, имели отношение к саботажу. Он вдруг подумал: а как происходит расстрел? С какого расстояния? Завязывают ли приговоренным глаза? В его учебнике истории была иллюстрация, изображающая казнь маршала Нея: стоя перед отрядом солдат с открытым лицом, прижав руку к сердцу, он кричит: «Да здравствует Франция!», а священник жестом, полным отчаяния, протягивает ему распятие. Как расстреливают, по одному или всех сразу? И вдруг он представил себе, что на месте фотографий Эжени Лаббе и Ива Мартре находятся фотографии его родителей и что он стоит здесь, глядя на их лица, и читает: Мари де Ла Виль Элу (род. 13 ноября 1904 г.) и Эрве де Ла Виль Элу (род. 16 мая 1896 г.) были расстреляны 5 ноября 1943 года за саботаж. Он еще долго стоял так, стараясь оторвать свое видение от этих двух лиц, как бы отделяя их от тела, как на фотографиях в паспорте, чтобы убедиться, что он видит их такими, какие они есть. Пытаясь таким образом приблизиться к тем, кого он любил, он почувствовал себя спокойным и счастливым, каким уже давно не был, счастливым и этой любовью, поднявшейся из глубины его души, и сознанием того, что эта любовь живет в нем, что он не утратил ее, что он может воскресить их лица, что он не забыл их, что ни одна черта не стерлась и что он все еще может «мысленно видеть», как он говорил.

Когда он отошел от афиши, то заметил на другой стороне улицы одного из своих товарищей, который, казалось, наблюдал за ним. Он перешел через дорогу и пошел ему навстречу.

— У тебя был здорово заинтересованный вид, — сказал тот тоном, в котором Шарль почувствовал иронию. — Ты что, их знал?

— Нет, — ответил Шарль.

— Тем лучше для тебя, — продолжил другой. — Надо быть идиотом, чтобы соваться в такие дела! Уж не думают ли они, что это может навредить немцам?

— Сам идиот! — крикнул Шарль. — Я тебе запрещаю так говорить об этом!

— С какой это стати? — хихикнул тот.

Шарль посмотрел ему прямо в глаза:

— А вот с такой! — И со всего маху влепил ему пощечину. Парень закачался от удара, но удержался и сделал вид, что хочет дать сдачи.

— Тебе что, мало? — спросил Шарль.

В этот момент проходивший мимо мужчина вмешался:

— Ну, ну, ребята, не надо драться на улице.

Шарль пожал плечами и пошел прочь. По дороге он гадал, расскажет ли этот парень, его звали Пьер Лекоз, в коллеже о случившемся или промолчит, чтобы не говорить о пощечине.

Позже, после обеда, возвращаясь с прогулки к тете Анриетте, он увидел во дворе Луи, который, несмотря на воскресный день, что-то чистил в конюшне. Последняя лошадь исчезла из конюшни в конце лета, но Луи все равно считал своим долгом держать все в порядке. Засучив рукава, он надраивал удила с той тщательностью, с какой делал все; время от времени он поплевывал, стараясь получше отчистить какое-нибудь пятно, потом подносил их к свету, чтобы убедиться, что ни одного пятна не осталось. Все движения его были размеренны. Шарль никогда не видел, чтобы Луи выказывал нетерпение. Будучи из той породы слуг, которые равно умеют ухаживать за лошадьми, относить бутыли в погреб, подавать вино, не пролив ни капли на скатерть, и до зеркального блеска чистить ботинки, Луи, казалось, всегда был занят тем, чтобы, как он говорил, все было в порядке. Было что-то отеческое в его отношении к двум женщинам и подростку, среди которых он жил. «Вы — бог — хранитель нашего очага», — сказал ему как-то Шарль. Потом ему пришлось объяснять, что в его словах не было ничего обидного. Впрочем, Луи любил Шарля, и тот это знал. Он мог в любое время прийти к нему, попросить о какой-нибудь услуге, а главное, он мог смотреть, как Луи работает, учиться у него обращению с инструментами, приемам, жестам и, что еще лучше, слушать его рассказы, так как Луи, по виду мрачный и неразговорчивый, обожал поговорить. Глаза у него загорались, лицо становилось внимательным, равно готовым отреагировать как на шутку, так и на что-то серьезное. Его голубые глаза светились на розовощеком лице. Он любил не только говорить, но и слушать: никогда не прерывал своего собеседника, давая ему договорить все до конца. Впрочем, он почти никогда не начинал разговор сам, если только ему не нужно было о чем-либо попросить или что-либо сообщить.