Политическое воспитание - [19]

— Прощайте, — ответил Шарль.

Люсьен ушел, но дойдя до края поля, обернулся и снова подошел к Шарлю.

— Извините меня, месье Шарль. Я как-то не подумал. Вы ведь издалека приехали, а я вам даже ничего не предложил. Мы сейчас будем полдничать. Если хотите...

— Спасибо, — сказал Шарль, — но мне пора возвращаться. — У него было с собой два бутерброда, а главное, он хотел остаться один.

— Как хотите, — сказал Люсьен. — Ну тогда прощайте, может, скоро опять встретимся.

Шарль видел, что он хочет и не решается что-то сказать. Потом на его лице появилось нечто вроде улыбки.

— И не унывайте, месье Шарль. Не унывайте, — повторил он.

И тогда, пытаясь скрыть свое волнение, Шарль тоже улыбнулся.

— Спасибо, Люсьен, — сказал он и, повернувшись, пошел прочь.

7

В конце сентября Шарль вернулся в коллеж, но без радости. Оставшееся позади длинное лето, которое он прожил в таких непривычных условиях, вдали от Ла-Виль-Элу, одинокое и в то же время насыщенное разными занятиями, навсегда отделило его от прежней жизни, которая была лишь чередованием занятий и игр.

Однажды, читая какую-то книгу, он наткнулся на слово «закаленный». Конечно же, он знал его и раньше. Но он применил его к себе. «Я закалился, я закалился в моей борьбе». Постепенно он привык думать о будущем только в связи с событиями, происходящими в Европе и в мире. Он жил сводками новостей и теми сведениями, которые получал от аббата и его друзей. Он с жадностью читал все, что ему попадалось, — о Наполеоне, о войнах Империи; о войне 1870 года, о первой мировой войне, надеясь лучше понять эту войну и обрести надежду. Иногда у него мелькала мысль, что немцы могут в конечном счете победить. Но каждый раз он яростно отбрасывал ее, ведь это значило, что он никогда больше не увидит родителей, никогда не вернется домой, что Франция навсегда останется оккупированной, что все так же будут встречаться на улицах Сен-Л. серо-зеленые мундиры. Никакого будущего. А он сам, для чего он будет жить? Какую выполнять работу? Кому служить? Не могло быть и речи о том, чтобы работать на немцев. Лучше от всего отказаться, стать монахом.

(Расположенное недалеко от Ла-Виль-Элу аббатство Сизен, окруженное лесами, цистерцианское по духу и по форме, суровое, высокое, погруженное в тишину молитв и раздумий, оживляемое лишь пением григорианских псалмов, оно вызывало те же самые мысли и у отца Шарля: «Если мне суждено несчастье потерять твою мать, я бы желал там окончить свою жизнь, если меня, конечно, примут».)

Будет ли это последняя военная зима? Лето уже позади, а ожидаемой высадки союзников так и не произошло. Пройдут еще долгие месяцы, прежде чем на эту часть побережья Ла-Манша обрушится ураганный огонь и сметет немецкие оборонительные сооружения. Шарль всей душой надеялся, что прорыв произойдет не слишком далеко от Сен-Л., что его край будет освобожден одним из первых, что он услышит гром пушек и увидит сражение. Поэтому, когда он вернулся в коллеж, мысли его были далеки от уроков, казавшихся чем-то нелепым и ненужным. Повседневная жизнь с ее чередой условностей, правил, обычаев вызывала у него ощущение чего-то нереального, которое помогало развеять лишь присутствие аббата. Понемногу затихли разговоры о Шарле, а вместе с ними и споры, и ссоры. Странно, но чем ближе была развязка, тем более мрачное молчание окутывало коллеж, скрытый слепыми стенами от взоров и тревог внешнего мира. Среди «старших», к которым Шарль теперь тоже принадлежал, никто не хотел говорить о войне, и было ясно, что никто друг другу не доверяет. Шарль не сомневался, что среди его товарищей многие, так же как и он, а те, что постарше, и больше, участвуют в Сопротивлении, и, может быть, также при посредничестве самого аббата Ро. Но последний, когда Шарль спросил его об этом, раз и навсегда запретил ему пытаться что бы то ни было узнать.

— Каждый должен делать свое дело на своем месте. Как и в служении Богу, в Сопротивлении необходимы вера, послушание, смирение и мужество.

— Видишь ли, Шарль, — добавил он, — великие дела требуют великих слов. Не нужно их бояться. В жизни ты встретишь немало зубоскалов, которые станут смеяться над тобой, если ты при них произнесешь эти слова. Но до тех пор, пока в твоих словах нет лицемерия, смело иди своей дорогой, а другие пусть остаются на обочине. И поверь мне, ты сам первый почувствуешь, когда в твоих словах появится лицемерие. Ведь если нам дана совесть, то именно для того, чтобы мы не успокоились во лжи. До тех пор пока ты чувствуешь разлад между своими словами и делами, ты на верном пути. Тебя будет снедать тревога, и ты будешь обретать спокойствие, лишь преодолев этот разлад. Никогда не употребляй слов, Шарль, подтверждением которых не будет вся твоя жизнь. Неведение лучше, чем предательство.

— Вы боитесь, что я могу предать?

— Если бы я этого боялся, я бы не говорил так с тобой. Я только думаю, что каждый должен нести ту ношу, которая ему по силам.

— А как я узнаю, по силам ли она мне, если не попробую ее поднять?

Аббат на мгновение задумался, так поразила его справедливость этого вопроса.

— На твой вопрос нет точного ответа. Но я думаю, что каждый сам должен почувствовать, что ему по силам. Во всяком случае, нельзя, переоценивая свои силы, подвергать риску других. Вот это я тоже хотел тебе сказать.