Политический дневник - [15]

События быстро сменяют друг друга: убийство Дольфуса, ужасная травля Германии по всему миру, сегодня смерть Гинденбурга. То, что Италия в деле Дольфуса повела себя столь низко, удивило всех, даже тех, кто никогда высоко не ставил итальянский характер[205]. Но Муссолини, окруженный посредственностями, навредил себе сам: во – первых, ему теперь никто не верит, и, во – вторых, весь мир говорит, что мы теперь, вероятно, будем искать другие пути, тем самым Париж не может разыгрывать немецкую карту в Италии. Из-за чего вся ценность этого государства, которое по большому счету не имеет самоценности, сразу же упала на 50 %. Таким образом, вылившийся в припадок злости комплекс неполноценности повредил самому Риму, а немецкая пресса ответила очень хорошо и обдуманно. Д[окто]р Шмитт[206] опубликовал превосходную статью о новых Цицеронах в «Ф[ёлькишер] б[еобахтер]», в которой рекомендовал им, прежде чем рассказывать другим о «римской культуре», обучить 22 % неграмотных в своей стране чтению и письму.

Сегодня утром я пробыл у фюрера недолго, а все послеполуденное время провел в своем саду, где сначала беседовал с Керрлом. Саботаж в маньчжурском деле установлен однозначно: Бюлов[207] проинформировал японское посольство в противоположном смысле, а нашей Зарубежной орг[анизации][208] заявил, что Хайе больше не рейхскомиссар! А сейчас, когда господа испугались, всё внезапно наладилось: заседание в М[инистерстве] и[ностранных] д[ел] в присутствии представителей других министерств, затем капитан Цорес возвращается в Маньчжурию, где уже готовы все полномочия от М[инистерства] и[ностранных] д[ел]! И этакое в национал – социалистическом государстве!

Я осведомил об итогах фюрера. Он несколько оцепенел, а затем сказал: сегодня в М[инистерстве] и[ностранных] д[ел] повесят нос, так как все полномочия Гинденбурга теперь у меня[209]. Веселью конец. Я выдерну зачинщиков столь наглого поведения одного за другим и поставлю нового человека для решения кадровых вопросов. Благотворно подействует и упоминание о новой народной судебной палате[210], знакомиться с ней никому не захочется.

Потом фюрер говорит о частных делах, о других внешнеполитических вопросах, о мистическом: Гинденбург умер 2 августа[211], и замечает: «Наилучший некролог написали Вы, Розенберг».

По всей Германии глубокий траур. Нас покинул исполин.

Но у НСДАП теперь развязаны руки, чтобы построить свой Рейх. Ценное время было упущено, так многое можно было сделать, но не удалось из-за саботажа под предлогом [возражений] Г[инденбурга].

Сейчас фюрер – единоличный правитель Германии. Все предпосылки для н[ационал] – с[оциалистического] государства наконец-то налицо.

6.8.[1934]

На траурном заседании р[ейхс]тага фюрер произнес прекрасную речь о Гинденбурге и – вот величие – не жалея красок, говорил о своем почтении к этому – совершенно не похожему на него – исполину. Он назвал его «самым благородным человеком» и «солдатом». Я следил, не упомянет ли он Людендорфа[212]. Фюрер упомянул, но не назвал того по имени, говоря о важном помощнике Г[инденбурга]. Затем за столом в Рейхсканцелярии речь зашла о Людендорфе. Он отказался приспустить свой флаг по случаю смерти Г[инденбурга]! Сначала думали, что произошло недоразумение, его спросили прямо, но он категорически отказался! Фюрер рассказал о случае при открытии мемориала в Танненберге[213]. Л[юдендорфу] тогда предложили сесть в машину Г[инденбурга]. Он отказался. У памятника Г[инденбург] заметил Л[юдендорфа] и пошел навстречу ему с распростертыми руками. Л[юдендорф] отвернулся и сделал 5 шагов в сторону. Фюрер считает, что план битвы при Танненберге, без сомнений, составил Л[юдендорф], но его удачное воплощение и непоколебимость – заслуга Г[инденбурга]. Это хладнокровие и быстрота реакции были решающими в кризисный момент. Фюрер назвал поведение Л[юдендорфа] «недисциплинированностью пред лицом нации». «Он не вправе был так себя вести», – повторял он многократно. Тем не менее: «Он не уйдет от своей судьбы, после смерти мы поставим его в ряд героев Германии».

Его нынешнее поведение фюрер объясняет его недавней операцией и его теперешней женой. Операция, очевидно, не удалась и полностью нарушила внутреннее равновесие Л[юдендорфа].

Несмотря на все, мне жаль Л[юдендорфа]. Он был мотором и головой немецкого сопротивления, Гинденбург же зачастую апеллировал к мещанской сентиментальности, хотя сам и возвышался над ней. Л[юдендорф] же стоял в тени, был обманут, лишен публичной славы. Г[инденбург] примирился с [Партией] Центра, а Л[юдендорф] открыто выступал против врагов Германии. Но вместо того, чтобы остаться солдатом, он захотел стать мыслителем, и это оказалось его роком. И так как в душе он чувствовал себя неуверенно, он стыдился принять мужской совет, и так попал в силки аморальной «философини», но как рыцарь поверил в то, что должен сражаться за ее глупости до последнего.

Величие Г[инденбурга] в итоге проявилось в том, что он призвал Гитлера и затем от чистого сердца честно помогал новой Германии. Этим он сохрани. Рейх от ужасных потрясений, он снова стал самим собой и тем самым старшим другом Гитлера, почти мистическое повторение истории старого Хильдебранда и молодого Дитриха Бернского