Политическая теория феминизма. Введение - [63]

«Она самоопределяется и выделяется относительно мужчины, но не мужчина относительно нее; она — не существенное рядом с существенным. Он — Субъект, он — Абсолют, Она — Другой»[110].

Такое положение стало изначально возможным, утверждала де Бовуар, потому, что недостаток физической силы и детородная роль женщины исключили ее из процессов производства. Однако, это не означало, что биологические или материальные причины, сами по себе, объясняли подчинение женщины, для этого требовалась еще и изначальная потребность в доминировании, «империализм человеческого сознания», постулированный Сартром[111]. Однако с появлением новых технологий и контрацепции подчинение женщин перестало быть обусловленным физическими причинами. Единственное, что препятствовало восприятию женщинами себя как субъектов собственного права, была сформированная обществом искусственная идея женственности, в соответствии с которой женщина рассматривается как вторичный объект, значимый только по отношению к мужчине. И если женщины должны быть свободны, то их, следовательно, нужно освободить от этой господствующей идеи, ориентировать их на ответственность за свою судьбу, а не на принятие гарантии зависимости или «глупых убеждений», выраженных в конформистском идеале женственности. Таким образом, цель, которую преследовала книга «Второй пол», заключалась в разоблачении искусственной природы женского, в отвержении ее, поскольку

«ни биология, ни психика, ни экономика, не способны предопределить тот облик, который принимает в обществе самка человека. Существо, называемое женщиной, нечто среднее между самцом и кастратом, могло возникнуть только под воздействием всех сторон цивилизованной жизни»[112].

Негативный образ женщины?

Однако в процессе обсуждения того, что значит быть женщиной, де Бовуар предложила подробное описание женской физиологии, которое многие критики восприняли как абсолютно негативное. Игнорируя всякую возможность того, что некоторые аспекты мужской физиологии могут также быть неприятными или проблематичными и, отрицая тот факт, что материнство может быть источником удовольствия или самореализации, она описала процессы менструации, беременности, деторождения и лактации с крайним отвращением, утверждая, что женщины, закованные в собственные тела, являются жертвами воспроизводства рода. Она не готова была принять тот факт, что биологическое устройство не должно более определять положение женщины в обществе, или, как она писала «из-за своей физиологии женщина обречена вечно жить на коленях»[113], но утверждала, что только преодолев свою физиологию женщины смогут стать полноценными человеческими существами. Де Бовуар настаивала на том, что достигнутый уровень механизации позволяет женщинам включиться в производственный. процесс. Также, как и мужчины, женщины могут, таким образом, жить независимой, рационально организованной жизнью, как только они освободятся от искусственных ограничений, обусловленных культурной системой верований и мифов.

Хотя ее подход во многом совпадает с марксистским убеждением, что освобождение женщин становится возможным с приходом новых способов производства, а в более поздних работах она придавала еще больше значения материалистическому обоснованию положения женщин (De Beauvoir. Force of Circumstances («Сила обстоятельств»), p. 197; All said and Done («Все сказано и сделано»), р. 449), все же пристрастие де Бовуар к концепции разума, автономии и самоутверждения гораздо ближе к либеральной, чем к марксистской традиции. По этой причине ее осуждали за некритичное принятие мужской парадигмы, ставящей разум выше эмоций, ум выше тела и культуру выше природы, что предполагает мужчину первостепенным, а женщину второстепенной. Исходя из этой парадигмы, женщина может стать человеком только отказавшись от своей женской сущности, и, следовательно, традиционно женские ценности заботы о ближнем и сотрудничество обесцениваются (Evans, 1985; Heath, 1989; Moi, 1987,1990; Leighton, 1975; WaLters, 1979; Lloyd, 1984). В более поздних интервью де Бовуар соглашалась с тем, что хорошо, что женщины перестают стыдиться своего тела, но продолжала отрицать, что женская биологическая природа может служить источником для реализации таких прирожденных качеств как пацифизм:

«Не стоит думать, что женское тело дает возможность нового видения мира. Это глупость и абсурд. Это означало бы превратить его в противоположность пенису» (Цит. по: Schwarzer, 1984, р. 79).

Проблема здесь заключается не столько в том, что она отвергала идею женского превосходства, а в том, что, подчеркивая общую человеческую природу мужчин и женщин, де Бовуар, похоже, не увидела, что человечность может включать в себя ценности, традиционно относимые к женщинам. Точно так же, несмотря на то, что ее описания тягот и невзгод супружества и материнства отчасти были необходимы для корректировки весьма подслащенного образа семейного рая, отрицание ею возможности того, что материнство (или отцовство) могут быть источником ценностей, выглядит как слишком легкомысленный отказ от целой сферы человеческого опыта. В обоих случаях, возможно, ее представления были ограничены собственным опытом женщины-символа, которая играла роль почетного мужчины, а также индивидуалистскими установками философии экзистенциализма, предполагавшей стремление к доминированию, но исключавшей точно такое же стремление к сотрудничеству, заботе, взаимности или щедрости.