Политическая система Российской империи в 1881–1905 гг.: проблема законотворчества - [97]

. По мысли С.Ю. Витте, они должны были бы хотя бы отчасти снизить градус общественного напряжения, породившего политический кризис. «Если бы правительство многие годы систематически не занималось подобными упражнениями, если бы правительственные люди не душили бы без разбора разума и сердца, – всё, хотя России и неопасное, – но им неудобное и несимпатичное, – то правительство ныне имело бы, кроме большой обезумевшей толпы, кричащей нам “пошли вон” – и тихую, меньшую толпу, которая бы изрекала бы этот возглас не по отношению правительства, а к этой обезумевшей толпе», – писал Витте Победоносцеву 25 декабря 1904 г.[1139] К непосредственной подготовке реформ приступили уже в конце декабря, в том числе и к реформе Сената с предоставлением ему большей самостоятельности. В связи с этим же С.Ю. Витте ставил вопрос о недопустимости высочайших повелений, которые не проходили бы обсуждение в Государственном совете[1140].

Предсказание Святополк-Мирского сбывалось с сильным опережением. Не через полгода, а через два месяца император согласился на созыв законосовещательного представительства, а менее чем через год царь подписал Манифест 17 октября, провозглашавший созыв законодательной Думы. Россия стремительно, за считанные месяцы входила в революцию. От прежней стабильности не оставалось и следа. Происходила эскалация настроений и нарастание ожиданий. Волна радикализма подхватила и бюрократию. 8 ноября 1904 г. К.Ф. Головин писал Святополк-Мирскому: «Наиболее существенная опасность, как мне кажется, не в открытых манифестациях оппозиционного характера, ни даже в уличных беспорядках, – она в том полном отсутствии поддержки и сочувствия, какое правительство встречает повсюду, даже среди тех общественных классов, которые естественно призваны поддерживать существующий им порядок»[1141]. Высшие сановники империи неожиданно для многих оказались оппозиционерами, требовавшими смены политического режима. Более того, они стали важнейшими участниками революции. Это была одна из многих «ахиллесовых пят» «старого режима», который надеялся забыть о политике, но которого политика настигла врасплох.

* * *

Ограниченность публичного пространства для политической активности в России рубежа веков вовсе не отменяла политику в принципе. Она загоняла ее в «подполье», придавала ей конспирологический характер даже среди представителей высшей бюрократии. В итоге слабо улавливаемый политический подтекст присутствовал даже при обсуждении законопроектов в чиновничьих коллегиях (например, в Государственном совете). Политические проекты, альтернативные существовавшему, вынашивали порой самые одиозные (разумеется, для общественного мнения) сановники империи. К моменту же обострения политического кризиса 1904–1905 гг. убежденность в необходимости Реформы в России способствовала складыванию консенсуса в чиновничьей среде, представители которой в значительной своей части были не готовы отстаивать правящий режим.

Заключение

«С обществом, у которого нет костей, которое, по выражению [В.С.] Соловьева, представляет собой мокрое сено, ничего не поделаешь. Для него напрасны все преобразования прошлого царствования, которых весь смысл заключался в том, чтобы дать обществу возможность стать на свои ноги»[1142]. В 1885 г. эти слова Б.Н. Чичерина могли показаться справедливыми. Однако политическая жизнь конца XIX в. разворачивалось на фоне общественной самоорганизации, поиска новых институциональных форм. Складывались союзы, протопартии и даже партийные объединения. Это был новый вызов для власти, который, судя по всему, не вполне ясно ею осознавался. Могло показаться, что бурная общественная жизнь рубежа веков – «морская пена» на поверхности «мирового океана». Она ничего не значит, когда народ остается верен многовековым устоям российской жизни. Впрочем, в пользу этого утверждения не было никаких убедительных аргументов.

И представители властных кругов, и общественность апеллировали к стихиям неведанной страны, которая в скором будущем должна была расставить все точки над i: то ли сокрушить крамолу, доказав безусловную преданность престолу, то ли отказаться подчиняться ненавистному правительству. Отсутствие ясных ответов давало почву для фантазий. Уже в период Первой революции, 11 июля 1905 г., чиновник Министерства иностранных дел А.А. Гирс писал бывшему министру внутренних дел князю П.Д. Святополк-Мирскому: «Борющиеся элементы – власть, общество и анархисты – все в одинаковой мере возлагают надежды на содействие темной силы, каковой представляется крестьянская масса, и всякий по-своему на нее указывает. А сила эта в свое время воспроизведет в разных пунктах нашей необъятной и неустроенной России не одну, а десятки самых разных пугачевщин, чему примеры уже налицо»[1143].

Высшая бюрократия весьма приблизительно представляла население страны, его хозяйственную жизнь. Не случайно, что наиболее влиятельным руководителем ведомств был министр внутренних дел. Докладывая тот или иной вопрос императору, он оперировал информацией, собранной всей местной администрацией, которая была подчинена лично ему, подотчетным ему корпусом жандармов и, наконец, материалами перлюстрации. Иными словами, он мог с уверенностью сказать, что именно в его руках была вся информация о жизни России «на местах», которой располагало правительство